Рядовой протест [за освобождение Стерненко] привел к неожиданно резкому напряжению. Стратегических угроз сейчас нет. Печально, что Стерненко вдохновляет молодежь. В чем героизм Стерненко? Он был на фронте или в самые тяжелые моменты на Майдане? Нет. Я не хочу верить лозунгам, маскам и мифам. Я хочу видеть конкретику. Уголовные дела [против Стерненко] удивительно быстро побежали вперед… Это порождает кризис справедливости. Вынос этого дела в дни Майдана — провокация. Промайдановские силы понимают, что расшатывать ситуацию сейчас опасно, но в них мало от государственников. Я государственник.
Манера поведения, которую сейчас демонстрирует Зеленский — это его убеждения. Когда мы с Зеленским ехали на «нормандский» саммит, я говорил, что он не может не попробовать, но вряд ли с Путиным что-то получится. Он хотел попробовать и видит, что не получается.
В деле [об убийстве Павла] Шеремета уже никто не помнит первоисточников. Реальных несостыковок в деле практически не существует [это не так, и вот почему ]. Дальше это вопрос веры. Тут должен вступить суд. Но у нас «правда» или «неправда» говорят в эфирах телеканалов. За решеткой [подозреваемого по делу Андрея Антоненко] оставляет не полиция, а присяжные. Я против правосудия, которое решается количеством людей, вышедших на улицу.
Президент Порошенко создал теоретическую базу для борьбы с олигархами, президент Зеленский начал бороться. Он [в этом вопросе] резкий, что сопряжено с рисками, но стратегия задана.
[Виктор] Медведчук — это цинизм нашей современной ситуации, воплощенный в конкретных вещах. Он получил силу за счет разговора со своим кумом Путиным и реализует ее здесь. Почему Медведчука на вышибли из политики в 2004-м? Потому что мы столкнулись с эгоизмом других постмайдановских политиков, которые посчитали, что через него договорятся о ценах на газ. То, что Зеленский решил с открытым забралом объявить, что Медведчук — классовый враг, для меня дорогого стоит. Медведчука боятся, потому что временщики. Все думают: «А вдруг я завтра буду никем, а Медведчук будет великим Медведчуком».
Украина не должна поставлять воду в Крым, пока он не вернется в состав Украины.
По делу [Виталия] Маркива мы не ждали хэппи-энда. Это было дело не против Маркива, а против Украины. Ему итальянские прокуроры предлагали сделку — дать показания, и все будет нормально. Маркив сказал нет. Он говорит, что не хочет в политику. И слава Богу.
Я негодую, когда вижу, что зарплата полицейского составляет 8—10 тысяч гривен, а зарплата в каком-то новом антикоррупционном органе — 100 тысяч. На страну нужно минимум 140 тысяч полицейских. И чтоб они улыбались вам, а не были злые, у них должна быть хорошая зарплата. Мы по зарплате никогда не догоним, поэтому придумали для них стимул — кредит на квартиру на 20 лет с нулевой ставкой.
Конфликт с [Михеилом] Саакашвили — это была эмоциональная ситуация. У меня тоже в крови «эти гены». Мы потом встретились, уже в постпорошенковские времена, и хорошо поговорили. Здесь [в конфликте] очень высока роль Петра Алексеевича, он талантливый разводил… манипулятор в этом вопросе.
Вы спрашиваете: «Аваков — черт?» А я вам скажу, может, Аваков ангел, что терпит это все? В том числе, и такое обращение. У меня такая работа, которая требует иногда быть твердым, иногда лиричным, иногда человечным, но часто — жестким. Когда нас несправедливо критикуют, я говорю своим ребятам: «Не сахарные, не растаем».