Беларус Дмитрий Лукомский неделями прятался от милиции (в лесу!), пережил пытки, но успел уехать в Украину. Хотя еще два года назад даже не был оппозиционером. Вот его история, которая больше похожа на кино

О заработках в Беларуси

Раньше я был предпринимателем, в торговом центре продавал обувь — New Balance, Timberland. С каждым годом торговля шла все хуже — народ нищал. Но сильнее всего по бизнесу ударила сертификация: власть решила каждую пару новой обуви облагать акцизом. Бизнесмены поехали на встречу к президенту, это мало что дало. Лукашенко не любит предпринимателей: и челноками нас обзывал, и говорил, что мы деньги лопатой гребем. После его фразы, что «через несколько лет я пожму руку последнему предпринимателю», стало понятно, что лучше выйти из бизнеса.

И я занялся свадьбами. Купили со знакомым аппаратуру ― и он сидел на звуке, а я был ведущим. Но и тут сказался экономический кризис. Если раньше нормой была свадьба на 50—60 гостей, то в 2015-м пошли свадьбы человек на 10—15. Что они по цене могут предложить? Копеечные суммы. В какой-то момент выгодней стало просто в аренду аппаратуру сдавать. Образовалось свободное время ― и я нашел еще одно занятие.

Школьная подруга предложила мне поработать звукорежиссером в Гомельском колледже народно-художественных промыслов. Зарплата в колледже копеечная, но график свободный и есть льготы по налогам. И там оказался очень приятный коллектив, хотя руководство и полные ябатьки. Сразу обязали вступить в профсоюз, единственный и официальный. А с зарплаты очень много взносов — за газеты, которых я в глаза не видел, в какой-то непонятный «Фонд мира», в Общество спасания на водах, в Красный Крест, который в Беларуси по своим собственным стандартам работает.

А еще у нас в колледже был избирательный участок.

О выборах

Голосовать приходят в основном те, кого согнали с работы ― военные, менты, МЧСники, учителя, врачи и рабочие заводов. Ну и бабушки с дедушками, для них это как праздник. Часто они даже не понимают, за кого голосуют и зачем. Одна бабушка при мне сказала, например: «О, я буду голосовать за самого молодого», ― и выбирает человека с самой поздней датой рождения. Или: «Этот на моего зятя похож, проголосую за него». Или еще популярная тема: «Я проголосую за того, который был, потому что он уже все знает».

Рассказываешь про сменяемость власти ― «это все происки Запада». Показываешь видео на YouTube ― «это фейки». Научил их Лукаш этому слову. А большинство беларусов на выборы не ходили никогда. В прошлом году я сильно удивился, узнав, что для многих 40-летних президентские выборы 2020 года были первыми, на которые они пошли.

Чтобы как-то привлечь людей, на избирательных участках устраивают ярмарки с концертами. У нас продавали пирожки, водочку в столовой по низкой цене ― прямо в колледже наливали. Колледж выпускает постельное белье, его в дни голосования можно купить с хорошей скидкой. Люди приходят, быстренько галку поставили ― и пошли за водкой. За танцы и музыку отвечали мы.

Об оппозиции

Я сам в оппозиции не был. Да, была обида [на власть] за бизнес ― хотелось развивать обувной магазин, так на старте сразу придушили. Но я смирился. А тут с каждым годом все хуже и хуже. В колледже люди, чтобы хоть что-то получать, работали на полторы-две ставки.

В 2019 году появился видеоблогер Сергей Тихановский ― тоже из Гомеля, тоже бывший бизнесмен, пострадавший от государства. Зацепил он своими роликами ― сначала о предпринимателях, а потом и на политические темы. И когда он начал собирать людей на улице, я сразу к нему примкнул. Стал вовлекаться, мелькать на видео ― и заметил, как постепенно от меня отворачиваются знакомые. Очевидно было, что из страха.

Первая большая акция

В 2020 году многих гомельчан зацепила идея с флагштоком. И на 9 мая мы запланировали акцию ― показать, что в городе есть и другое мнение. Митинг планировался на 100—150 человек ― это для Гомеля немало. Но за несколько дней до этого Сергея Тихановского задержали и перевезли в ИВС. Седьмого мая запустили фейк, что его сильно избили и он в госпитале. Мы под госпиталь: «Пустите нас, покажите». Разобравшись в ситуации, извинились, но раз уж собрались, устроили акцию.

Вскоре подошли менты с рупорами, кричат: «Разойдитесь, акция несанкционированная». Опытный человек из нашей команды мне говорит: «Я жену предупредил, что сегодня домой, скорее всего, не вернусь». То есть, что будут задержания ― с учетом накала и того, что давно уже не трогали, бывалые это понимали. А со мной на акции как раз моя жена впервые. И только благодаря ей меня в тот день не задержали.

С Виолеттой мы познакомились в колледже. Она все обижалась, что я много времени стал акциям уделять ― они в выходные проходят как раз, ей одной скучно. Захотела со мной пойти. «Хорошо, ― говорю. ― Тогда снимать будешь». Я часто занимался съемками с акций, в этот раз передал технику ей.

Подъехал ОМОН, людей в первом ряду начали «винтить». Я оборачиваюсь к жене, машу ей рукой ― мол, убегай. Она, наоборот, идет ко мне. Подбежал к ней: думаю, может денег на маршрутку нет. В итоге решили вместе уходить от омоновцев, чтобы спасти отснятое. Чудом ускользнули, вышли к пешеходному переходу, а там стоит УАЗик с ОМОНом. Собрались разбегаться, но омоновец в окне УАЗика помахал рукой ― мол, нафиг их. Наверное, за журналистов нас приняли из-за камеры: тогда прессу еще особо не трогали.

Первый побег и арест

Виолетте понравилось: адреналин, приключение. Я же понимал, что менты этого так не оставят. И действительно, на следующий день мне звонит бабушка, у которой я прописан, и говорит, что меня ищут люди в штатском. И к матери пришли чуть ли не с обыском. Я понял, что надо уходить на дно.

Сначала прятался дома, на съемной квартире. Когда был знак, что они могут выяснить адрес, то без объяснений попросил знакомого увезти меня в другой город. Там заночевал, и когда Виолетта написала, что ночью было спокойно, включил геолокацию на телефоне, позвонил оттуда, а потом выключил телефон и вернулся в Гомель. Это был верный расчет: меня начали искать в том городке. А у нас было несколько спокойных дней ― пока не похитили Виолетту. И с ее телефона позвонили мне: «Если не приедешь ― у нее будут проблемы, а тебя мы все равно поймаем».

Они угрожали ей изнасилованием. Продержали ее три часа, но в итоге выпустили, выведав наш адрес. С того момента у нас под окнами круглосуточно стояла машина со слежкой. Еще одна такая под домом у матери, и еще одна ― у бабушки.

Перемещался я пешком по железным дорогам ― Гомель так построен, что их в каждом районе много. Когда стало слишком опасно ― уехал в другой город к родителям жены. Там я пробыл больше недели, с сим-карты родственников связывался в мессенджерах с женой, читал новости в интернете. И когда прочел, что Тихановского выпустили и он дал несколько резонансных интервью ― решил возвращаться. Думал, власть уже будет помягче. И приехал сразу в РОВД.

Они удивились: все это время по трем адресам была «наружка», а тут сам пришел. Объявляют мне арест, везут в суд, там быстренько, за пять минут ― даже слова не разрешили сказать ― дали 15 суток и повезли в изолятор.

Весь этот срок я просидел в одиночной камере, так со всеми «политическими» поступали. Это очень давило, но книги выручали ― хоть там и советские были в основном. Больше всего я боялся, что выйду, а в городе протест уже задавили. Но нет ― километровые очереди на сбор подписей за регистрацию Тихановского на президентских выборах.

Увольнение и уход в политику

Из колледжа меня уволили: мол, как это так, человек учит детей, а сам оппозиционных взглядов и от милиции скрывается. А гомельская команда Тихановских ― уже Светланы, поскольку Сергея посадили в тюрьму ― ездила с агитацией по небольшим городам области. Человека, который вел стримы, пришлось вывезти за границу: на него завели уголовное дело, «пришив» статью о распространении порнографии. Мне предложили делать стримы вместо него. Я понимал, что для меня история тоже может обернуться уголовным преследованием, но согласился, пошел ва-банк. И Виолетта вызвалась ездить с нами.

Нас встречали, как звезд. Я не был уверен, что в маленьких городах хоть десять человек соберутся, но приходили сотни. Женщины, чьи мужья уже спились, не найдя возможности реализоваться. Сотрудники библиотек и детских садов, которые работают как проклятые на полторы ставки. Молодежь, предприниматели ― да много кто был. С детьми и шариками приходили: это был и протест, и праздник для них, ведь там больше ничего не происходит. Еще мы давали всем возможность высказаться ― и когда к микрофону подходил условный идеолог школы и начинал хвалить Лукашенко, остальные сами кричали «гáньба». При этом было ощущение, что это затишье перед бурей.

Надо же было откуда-то деньги брать ― так что все это время я подрабатывал на свадьбах. Иногда спал по пару часов, потому что с акции ехал на свадьбу, а потом — на следующую акцию. Виолетта тоже продолжала параллельно в фотосалоне работать. Так что, когда 2 августа мы возвращались из последней перед режимом тишины поездки, то думали, что наконец-то сможем отоспаться.

Побег в лес

И только мы приезжаем домой, пишет знакомый, что, мол, надо встретиться. И настаивает: «Это больше надо тебе, чем мне». Я вспоминаю, что у нас с ним есть общий знакомый ― мент, которому я как-то помог по-свойски. Еду, хоть и ночь. И первое, что он мне говорит при встрече: «Положи телефон на лавочку и отойди на пару метров». Я сразу все понял. Мы с Виолеттой попали в список на задержание. Еду домой, начинаю собирать сумку. Жена в истерике ― устала, и у нас коты, она привязана к ним. Но другого выхода нет.

Я сообщил нашим, что будут «брать». Все мужики [из гомельских активистов] на ближайшие дни ушли из домов. Нам дали «пустые» сим-карты, нашли квартиру. Локация была отличной: сразу за зданием РОВД, в котором меня ищут. Но вскоре к нам подселили Татьяну Каневскую, доверенное лицо Тихановской. Ее уже усиленно искали, и я понял, что вскоре нас и здесь вычислят. Надо разделяться.

В эти дни была встреча гомельской команды со Светланой Тихановской ― обсуждали действия после победы, переходный период. Мы были уверены в победе ― я не сомневался, что Гомель мы «возьмем». Но нам надо было продержаться на свободе до выборов. Я купил в спортивном магазине палатку и все, что надо для выживания, и уехал в лес, к реке. Мне нужен был доступ к воде, чтоб, если не будет пресной, кипятить эту. Жену сначала увезли в другое место, но она спустя сутки попросилась вернуться ко мне. Так мы начали жить в лесу.

Тушенку и макароны я закупил по дороге, другие продукты подвозили «незасвеченные» ребята. Еще они заряжали мне пауэрбанк. И до выборов я сидел тихо и смотрел, как наших «принимают». А к нашему подъезду 8 августа утром приехал автобус ОМОНа, и у всех входящих-выходящих проверяли паспорта.

В лесу неплохо жилось ― можно было купаться, оздоровился даже немного. Вроде и прятались, а вроде и клево. Девятого августа я пошел смотреть на акцию [протеста после оглашения предварительных результатов выборов, на которых якобы победил Лукашенко]. Виолетте сказал: «Следи за лагерем. Со мной ехать не нужно, потому что будет бойня». Сам еще не понимал, чем все закончится и что могу сделать я. Но хотел быть на месте.

Гомель после выборов

В центре города уже были и автозаки, и люди в белом ― это наша отличительная черта была. Много молодежи, но нет никакой координации. Сопротивляться еще не привыкли: только прижмут менты ― сразу бегут. Я стал в сцепку, крыху сделали противостояние, показал другим, что можно отступать спокойно. Послепил ментов налобным фонарем и пошел в лагерь дожидаться развития событий. По пути замечая, что на дорогах все меньше автомобилей: похоже, власть перекрывает въезд в город.

Десятого августа нам сообщили, что слежки под подъездом больше нет ― ментов забрали на усиление ― и мы с Виолеттой отправились домой за велосипедами и кое-какими вещами. Взял балаклаву, любимый ножик и лопатку, чтоб обустроить лагерь, рацию ― и мы поехали через город. И сразу у центрального универмага я почувствовал острый запах крови. Там жестко «погасили» людей. И что больше всего меня поразило ― по проспекту Победы ездит «газелька» с открытой боковой дверью, и в ней сидит мент с ружьем. Это выглядело, как в фильмах о Второй мировой, когда фашисты оккупировали какой-то город.

Хотел остаться, но Виолетта была в шоке от увиденного, так что я отвез ее в лес, а сам решил завтра вернуться в город. Перед этим увиделся с другом из футбольных фанатов. Тот рассказал, что в некоторых городах фанаты хорошо держат оборону. В Пинске вообще неплохо погоняли ментов, туда даже вертолет вызывали, чтобы город удержать. Тогда это меня приободрило.

Задержание

На митинге я сначала ездил на велосипеде, следил за толпой. А потом меня добила ситуация: мусор бежит за двумя пацанами лет по 16. Бьет одного дубинкой в спину, тот падает ― и, казалось бы, все, нейтрализовал человека, арестовывай его. А он начинает его лупить. До сих пор помню лицо этого парня. А толпа просто стоит и ничего не делает ― хотя могли бы просто прогнать мента, он бы сам убежал. Я начинаю жестко орать на мента, бросаться к нему. А толпа меня удерживает: «Не беги туда, тебя не поддержат, тебя тоже возьмут». Я расстроился, поехал дальше, но на меня уже дали ориентировку. Выскочил УАЗик мне наперерез, я вывернул руль подскользнулся на краске пешеходного перехода и упал.

Меня сразу начали жестко бить. Я еще пытался дать отпор ногами, но когда подбежали еще менты, понял, что только усугублю ситуацию. Меня отвезли в Центральный РОВД ― и, как только узнали фамилию, сразу оживились. «Лукомский? На четвертый этаж его». У них от этажа зависела жестокость: чем выше, тем хуже. Четвертый этаж был верхним.

Пытки

Еще до леса я записал фейковое видео, что уехал в Украину ― чтобы немного отвадить от себя [внимание]. И вот мне, уже избитому, связали руки сзади моим ремнем и повели на четвертый этаж. Мент кричит: «Какого х*я ты приехал из своей Украины? Польские деньги привез, с*ка?» Ну и бьет по почкам, по ногам.

На этаже сразу поставили на колени. После меня бьют ногой в спину, хватают за воротник, тянут по длинному коридору. Вдоль него стоят человек двадцать омоновцев ― в форме, с касками. «Сейчас тебя ждет «карусель», ― говорят. И начинают бить: ногами, руками, дубинками ― всем, чем можно. За ту ночь я терял сознание около десяти раз.

Я был готов ко многому, но за какие-то определенные действия. А ведь я же, по сути, ничего не успел сделать ― разве что потрепал им нервы. Снимал протесты на видео, выкладывал их ― и все. А у меня ноги от побоев распухли так, что спортивные штаны на них были растянуты как лосины. Лицо все было опухшее ― правда, там синяков почти нет. Наверное, отечность спала, потому что лежал на холодном полу.

Когда я потерял сознание, меня отнесли ко всем. Там в ряд лежали люди ― «елочкой» так называемой, когда ноги врастопырку и голова предыдущего упирается в задницу следующего. Руки связаны за спиной ― у меня правая так затекла, что потом полдня просто висела ― думал, что сломали. Лежать надо лицом в пол, иначе бьют. Многих склоняли, как я понял, [заявить о своей причастности] к уголовным [преступлениям]. По мне же ходили, специально наступая на косточки на щиколотках. Следов не остается, но боль жуткая.

Издевались не только омоновцы, но и обычные мусора. Кричали: «Вы что, перемен захотели?» Нацепили на меня значков разных радикальной направленности ― мол, я экстремист. Один значок отвалился, мент подобрал его, расстегнул зацепку ― и иглой мне прямо в ягодицу. А на тот момент все отбили уже так, что боли просто не ощущаешь. И то, что я не кричал, мента задело ― он начал иглу проворачивать. Ну я уж крикнул. А мент зашелся смехом, довольный весь.

Следы побоев Дмитрия на пятый день после пыток.

Dmitriy Lukomskiy

Следы на седьмой день.

Dmitriy Lukomskiy

Мне повезло: уголовку не пришили, оформили по административной статье. Не разбили телефон, а часто разбивали. Многих побили сильнее, чем меня, особенно если находили ножи, рации, балаклавы. Я тогда подумал: хорошо, что нас не задержали днем раньше, когда в рюкзаках у нас были маска и ножик. Часть вещей была в рюкзаке Виолетты ― что было бы с ней?

В РОВД делали все, чтобы людям было как можно хуже. Один задержанный попросил воды ― его побили так, чтобы все слышали, и спросили: «Еще кто-то здесь воды хочет?» Женщин тоже били, причем милиционеры-женщины. С некоторых шутки ради срезали волосы.

Часам к трем утра, еще разочек избив, меня затащили в кабинет составлять протокол. Я вижу, на полу лужа крови и отчетливо видно пару выбитых зубов. Менты прикалываются: «О, это ты здесь кетчуп разлил?» Потом меня перетащили на третий этаж: сам идти туда уже не мог. Там не били ― так, пинали просто. Я «отключился» и очнулся уже в ИВС, на «сутках». Завели в камеру ― там все «политические». Я расстелил на полу матрас, уснул. Следующие несколько дней провел там.

Освобождение

С каждым днем все больше чувствовалось, что режим продавливают. В стране включили интернет, люди начали выкладывать видео побоев и вся Беларусь увидела, какая это была жесть. Помню, в какой-то день нас вывели в коридор: говорят, пришла помощь от Красного Креста ― того, на который у меня в колледже взносы собирали. И что за помощь? Служащий открыл целлофановый пакет: «Кому надо зубная щетка? Кому влажные салфетки?» Еще кусочек мыла, туалетная бумага, какие-то сухарики ― вот и все, что там было.

Пятнадцатого августа нас выпустили. А за воротами ― толпа с БЧБ, все хлопают, фоткают. Я сперва подумал, что это провокация, начал ломиться обратно. Но потом увидел знакомых и они успокоили: таки продавили власть. Вокруг атмосфера чуть ли не торжественная: множество волонтеров с едой, обнимают, поддерживают, развозят всех по домам. Первое, что я спросил у знакомых: «А где Лукаш? В СИЗО? В Гааге?» Я был уверен, что люди уже победили.

На следующий день в Гомеле был огромный митинг, и когда флаги на площади заменили на БЧБ ― это такой праздник был, я не верил своим глазам. Думал, ну все, до победы остались только технические моменты.

Побег в Украину

Но это была только пауза, власть перегруппировалась и собралась с силами. Встреча с мэром Гомеля, на которой я должен был показать свои побои, не состоялась: нас разогнал ОМОН. Наши лидеры продолжали говорить, что протест должен быть исключительно мирным, но я не думаю, что они все еще были правы.

В сентябре меня опять задерживали на «сутки» за участие в марше. Потом позвонили Виолетте и пригласили в РОВД. Я сначала не планировал уезжать из страны ― думал снова уйти в лес. Но когда менты позвонили еще раз и сказали прийти нам двоим в качестве свидетелей по уголовному делу ― я понял, что потом мы станем подозреваемыми и нас могут посадить надолго. И я позвонил матери: «Мы ночью уходим. Корми котов, все дела».

Мы собрали долларов триста, купили билеты и спокойно автобусом легально выехали. Я знал, что киберпартизаны «положили» онлайн-базу, и надеялся, что нас не «пробьют». А может, власти выгодно было, чтобы побольше людей уехали.

Приехали в Чернигов, сняли гостиницу ― и непонятно, что делать дальше. К счастью, знакомые волонтеры подсказали местную организацию, которая предоставляет убежище для таких, как мы. Там мы прожили четыре месяца. Ждали переезда в Польшу, но не сложилось. В итоге мне помогли найти работу в Днепре ― в общественной организации, которая помогает фронту, переселенцам и в реабилитации военных. Мы решили остаться в Украине.

Об образе Украины в беларусской пропаганде

Мы в лукашенковскую пропаганду не верили, но она даже подсознательно влияет на людей. Думали, что в Украине все печально: хаос, бедность. А оказалось, что в Чернигове населения в два раза меньше, чем в Гомеле, а торговый центр там вдвое больше нашего центрального, где мы обувь продавали. Виолетта сейчас тоже работает в фотосалоне, и ее зарплата в два раза выше, чем была в Гомеле. Да, продукты дороже, но у них качество получше и выбор больше.

По моим ощущениям, в Украине чуть больше хаоса на личном уровне, чем в Беларуси. Иногда назначаешь встречу, и для человека в порядке вещей опоздать на полчаса. Но в целом все очень неплохо. Сейчас я планирую делать видеоблог с рабочим названием «А как в Украине». Ведь беларусов постоянно пугают: «Вы что, хотите, чтобы как в Украине?» И они боятся, что если протестовать, то уровень жизни упадет еще сильней. Я хочу показать, что все не совсем так. Это будет мой текущий вклад в протест.

О деле Протасевича

Интервью Протасевича я видел. Уверен, что его пытали. При таком уровне пыток, как там ― абсолютно любой человек расскажет все что угодно. Особенно если учесть, что там в заложниках находится его девушка.

Кроме того, после лета условия в ИВС стали хуже. Если раньше был хоть тоненький матрасик, то теперь нет и его, люди спят на кроватях из сваренных прутьев. Особо буйным могут поставить в камеру ведро с хлоркой ― и люди выдерживают считанные часы, им разъедает слизистые. Снаружи это не всегда видно, но страдания ужасные. И не стоит забывать, что я был в обычном РОВД. А Протасевич сидит в СИЗО КГБ Беларуси. Все, кто там сидел, говорили, что это самое страшное, что может быть.

Свободная журналистика — прививка от диктатуры. Поддержите «Бабель» донатом!