«Них*я мы не альбатросы». Художник Слава Машницкий открыл в обычной херсонской хрущевке музей современного искусства. Вот что у него получилось

Слава

Снаружи дом номер 51 по проспекту Ушакова в Херсоне выглядит как обычная хрущевка. Несколько подъездов, пять этажей, небольшой двор. Строили в 1960-е по заказу Союза художников СССР. На первом этаже устроили мастерские для скульпторов, на втором и третьем поселили художников, а еще выше — обустроили галереи для живописи и мастерские художников. Именно тут, в первом подъезде в квартире № 8 находится херсонский «Музей современного искусства». У подъезда в джинсах, футболке и тапочках стоит высокий мужчина со щетиной — это местный художник Слава Машницкий. Он основал музей в 2004 году. С тех пор через этот музей прошли многие художники. Некоторые из них, например Стас Волязловский, стали всемирно известными.

— Коньячка взяли? Это хорошо, у меня там есть, очень он вкусный, но пусть еще будет. На всякий случай.

Мы поднимаемся на третий этаж. За железной дверью крошечный коридор. На матово-черной стене написано: «Музей современного искусства», а ниже название выставки — «Стас Волязловский. Оригиналы». Под надписью столик, на нем лежат билеты в музей, коробка для пожертвований и книга со стихами Волязловского. Это обычная квартира из двух комнат и кухни. В одной из комнат — красный ковролин на полу, а на белых стенах развешаны черновые наброски картин. Комната — это и есть музей, ему уже почти 16 лет. Слава проходит на кухню и ставит чайник.

Вячеслав Машницкий родился в Херсоне, его отец тоже был художником, поэтому Союз художников и выдал ему эту квартиру, где Слава провел детство. Поначалу он хотел стать боксером, но мама отговорила его от этого занятия, и он начал рисовать. Отслужив в армии, в 1986 году он поехал поступать в Киев. По времени это совпало с Чернобыльской катастрофой, и пустой город произвел на него очень сильное впечатление.

— Только я, менты и проститутки в камерах городских отделений милиции.

К лету 1990-го расселили знаменитый киевский сквот художников на улице Ленина, и они все переехали в здание на улице Михайловской, которая раньше носила название Парижской коммуны. Так появился сквот «Паркоммуна», где зародилась школа новой волны. В сквоте работали художники Юрий Соломко, Олег Голосий, Александр Клименко и многие другие. Рядом, на Софиевской был еще один сквот-резиденция художников Арсена Савадова и Георгия Сенченко, над ними жил художник Илья Чичкан. Между этими домами курсировал художник Александр Ройтбурд. Слава Машницкий застал это киевское Сохо и прекрасно помнит его атмосферу. Говорит, что не последнюю роль сыграли региональные художники:

— Чуваки из Днепра, такие как Голосий, везли иностранные художественные журналы. Их перепечатывали на советской полиграфии, все в одном цвете смотрели. Если бы не приезжие, не эта свежая кровь, п*зда была бы. Но потом художники поняли ключевые элементы нового рынка. И если я был наблюдателем, то Чичкан, Савадов и Сенченко его создавали.

Машницкий делал один из первых перформансов — «развенчивал миф о князе Олеге».

— Это была акция «далекое-близкое». Мы вкопали диорамы в землю, пригласили всех. Это была одна из первых акций, до этого только [художник Валентин] Раевский жег своих слонов, с детством прощался. Мы, приезжие, хотели оцифровать Киев на культурной карте мира, понять, кто он вообще такой.

Позже Слава начал продавать свои картины. Среди художников его называют концептуалистом, но сам он относит себя к школе реализма. Его сюжеты максимально просты и обыденны: очередь в магазин, свадьба на грязной улице, беседующие у окна студенты.

Слава наливает коньяк и ведет показать маленькую комнату. В ней висят несколько его картин, стоит кровать, на которой свалены вещи, у изголовья кровати — шкаф.

— Я сейчас редко рисую. Мне свои картины ставить некуда, потому что для музея все несут. А я так не могу, мне жить где-то надо, я люблю, когда вокруг чисто. Пришел, вздрочнул, посмотрел на искусство. А тут постоянно коробки, холсты, картины, фотографии. Я думал, музей будет настолько легкий: каждый свое хранит по домам, а если что — свистим и делаем экспозицию. Получилось все немного не так.

Идея сделать музей современного искусства пришла Славе в голову в начале нулевых, когда он вернулся из Киева. Говорит, что «сидел в столицах и думал о Херсоне»:

— Я вернулся сюда и решил, что нужно что-то делать, продолжить линию деда и отца, которые тоже были художниками. А тут как раз эта квартира. Я в ней рос вместе с сестрой. Помещение небольшое, конечно, но для локальных проектов подойдет. Вообще, в каждом крупном городе должна быть такая галерея.

Слава возвращается на кухню, наливает новую порцию коньяка и берет сигарету из пачки. Молча стоит несколько секунд, а затем лезет куда-то под стол и достает большой альбом:

— Вот, посмотри. Мы в начале 2000-х тусовались с местными творческими жителями. Они меня как-то взяли и привезли в дом Полины Райко, там мы с ней познакомились. Я поразился тому, как она рисует. Потом, в 2004 году мы решили привезти ей холсты, чтобы она для нас разрисовала их, приехали в Цюрупинск [с 2016 года город переименован в Олешки], а Полина умерла. Я тогда сразу побежал и основал Фонд Полины Райко.

Полина

Полина Райко — культурная аномалия Херсонской области, она родилась в Цюрупинске в 1928 году и до 1997 года ничем не отличалась от других жителей села. Работала сначала в колхозе, а потом в совхозе, вышла замуж, родила детей. А потом случилась трагедия и она начала рисовать.

— У нее умер муж, сын попал в тюрьму, а дочь погибла в аварии, — рассказывает Машницкий. — Сын сильно пил, вернулся из тюрьмы и бил ее, а потом умер от цирроза. Она в 69 лет схватила кисточку и побежала рисовать. Причем краской ПФ, самой дешевой.

У Райко была смешная пенсия до 100 гривен, но всю ее она тратила на краски и кисти, вместо холстов решила использовать собственный дом. Сначала разрисовала весь забор, затем стены, потом стала рисовать внутри дома: разрисовала печь, шкафы, комод и даже лампы с проводами и потолок.

— Это шло у нее изнутри, настоящее наивное искусство, она как Микеланджело из Цурюпинска. Проблема в том, что все эти шедевры не свернешь рулоном, как холсты, и не вывезешь просто так в музей. Это целый дом.

Слава начал искать покупателей, чтобы выкупить дом из частной собственности и сделать из него дом-музей Полины Райко.

— Год искал, нашлись какие-то канадцы. Купили дом. Он в Канаде искусством занимается, уважаемый человек, а она в Киеве иногда живет. Года три они имитировали деятельность, а потом пропали, дом рушится, валится, с ними связаться невозможно. Жуть с этим домом: надо делать дренажную систему, стены валятся, все осыпается — ужасное состояние. Сейчас дом по-прежнему в частной собственности.

У Фонда Полины Райко появился сайт. На нем Машницкий выкладывает фото прошедших выставок, делает отчеты о событиях в музее и собирает деньги на реставрацию дома.

— У нас впереди очень много работы. Мы по закону должны пройти все процедуры — от обычного дома до дома-музея, который охраняется законом. Но нет плана дома, нет документов. Надеюсь, приедет архитектор, померяет все, и мы наконец-то начнем двигаться в сторону признания дома памятником архитектуры.

Кроме того, что Фонд Райко занимается поддержкой локальных инициатив, он еще взял под патронат музей Машницкого. Хотя в жизни музей и фонд — это и есть сам Машницкий. Чтобы пройти все бюрократические процедуры, Слава и его друзья-художники решили довести регистрацию фонда до абсурда и придумали ему флаг и гимн. Машницкий берет коньяк, выпивает, подходит к компьютеру и включает гимн фонда на YouTube. Несколько голосов поют о том, что стоит перечислить деньги в Фонд Полины Райко.

— Вот наш гимн, простите. Придется вам разок послушать.

Машницкий рад, что помещение, в котором сейчас размещается музей, уцелело в эпоху приватизации 90-х. Говорит, что так повезло не всем.

— Во времена приватизации все союзы по Украине решили приватизировать свое имущество, ведь такие типовые дома художников, музыкантов и поэтов есть везде. Во времена Кучмы оказалось, что поэты пробухали все имущество, музыкантам пох*й, а выжили одни художники, потому что художник без мастерской — это вода без воды. Чтобы рисовать, нужно пространство интерьера. Основной конфликт художника — это место. Он, если негде, на коленках начинает рисовать, на скалах, на телах. Это главное условие. А потом прошла приватизация, родственники все что можно поотжимали, но мастерские остались за художниками, потому первый и пятый этажи наши. А вот в Николаеве все приватизировали, мастерские стали частной собственностью. Мне знакомый оттуда говорит, что мне повезло: у меня внучка рисует, так я могу мастерской пользоваться, а у остальных п*здец — везде картошка.

Машницкий показывает на пергамент с рисунками на стенах, берет стакан с коньяком и поднимает в воздух:

— За Стасевича! Он всегда с нами. За Стаса Волязловского, чьи работы сегодня висят на стенах этого музея.

Стас

Все стены музея увешаны эскизами художника Стаса Волязловского. Эта выставка называется «Оригиналы». На рисунках огромные члены, кобзари, Ющенко с бандурой, тюремные масти и ироничные надписи: «Сегодня ешь ты плод незрелый», а рядом рисунок девочки лет девяти, которой твердый мужской палец лезет под купальник. Волязловский — это гений из Херсона. Он выставлялся в Нью-Йорке, Цюрихе, Москве, Берлине, но начал свой путь в галерее Машницкого — именно в этой квартире.

Сам Волязловский называл свое направление «шансон-артом» и говорил, что рисует на тряпках. «Сейчас я делаю «тряпки», — рассказывал Волязловский в одном из интервью. — Я так называю текстиль, с которым меня на сегодняшний день знают. Это старые простыни, шариковая ручка, чай. [...] Толчок к вышеупомянутым «тряпкам» — даже не к тряпкам, а скорее к форме или языку, который я называю CHANSONART, — мне дал Юра Соломко, за что я ему всегда буду очень благодарен».

Слава говорит, что Волязловский брал свои образы буквально из воздуха:

— Как-то Стас пошел к стоматологу и увидел стенгазету, или, как это называлось, санбюллетень. Тогда же у него родилась идея сделать абсурдные бюллетени в духе таких агиток. Например, «боевой листок детского патологоанатома».

В 2008 году Стас нарисовал мужчину в форме, который оправляется на другого мужчину, а на спине у него написано «Крым наш». Про Волязловского ходило много легенд: что он рисует свои произведения на простынях, на которых спали бомжи и на которых он сам спал с проститутками; что одну из таких простыней купила Алла Пугачева; что подушки, выставлявшиеся в PinchukArtCentre, он нашел на мусорнике, и другие. Славик все время смотрит на эскизы на стенах.

— Стас особенный был. Открылся он как художник тут, в нашем музее. Приехал сюда один тип, посмотрел на это все и повез Стаса за границу. Так и началось. Стас никогда не отдавал оригиналы, делился копиями, а фундамент оставлял себе. Так вышло, что теперь мы и показываем в музее его оригиналы.

Спрашиваю у Славы, откуда у него весь этот пергамент. Слава выпивает еще коньяк и чешет голову:

— Стас мне принес как-то, а у меня и так уже жопа была, все завалено. Так у меня эти оригиналы и остались.

На стене в музее висит оригинал одной из самых известных работ Стаса — «Мамай 2008». На ней Ющенко с бандурой, а рядом конь. Под картиной из стены торчат наушники. В наушниках — декламация, друг Волязловского читает его стихи.

Машницкий вместе с художником Семеном Храмцовым и другими друзьями издали сборник стихов Волязловского. Книга тонкая, стоит 160 гривен. В ней Стас в своей манере издевается над современностью на украинском и русском языках:

«Люди погані портять лиман
Дохнуть бички со скороcтю звуку.
Треба срочно щось предпринять
Бл*ть — протянуть природі дружню руку.
Обмєлєл нах*й лиман
Бичок від цього страждає,
А ти туди, підрила, ссиш —
Бичка урина добиває».

Несмотря на маргинальность, жестокость работ, обилие тюремной лексики, Волязловского признали. Он был многолетним участником украинских и международных резиденций: Art Basel Miami Beach в США; Frieze Art Fair в Великобритании; Art Basel в Швейцарии; Armory Show в Нью-Йорке. Стал лауреатом премии имени Казимира Малевича, был резидентом симпозиума современного искусства BIRUCHIY. Тюремную романтику Машницкий объясняет кругом общения Стаса:

— Он ведь очень сложный человек был. Когда трезвый — очень светлый, все раскладывал по полкам. А как только начинал пить, из него страшная, темная сила лилась. Это прямо демоны выходили. Он общался с дном этого города. Буквально зарывался в ил. Собирал вокруг себя бывших заключенных, бездомных — это было такое менторство, ну или ретрит. Он с ними проводил несколько недель, а потом возвращался. Снова трезвый.

После смерти Стаса Волязловского в 2018 году его мама Алла Волязловская передала все работы сына в фонд Татьяны и Бориса Гриневых, поставив условие: фонд должен популяризовать его творчество. У Храмцова и Машницкого в херсонском музее осталась только эскизы работ Стаса. Мама художника решила, что в Херсоне «работы будут гнить в диване». Слава с этим не согласен.

— Стас не хотел уезжать из Херсона. Он жил им, он не мог представить себе текстуры вне этого города. Этот порт, черные трубы, зеленые заборы, вонючие районы, побеленные подъезды, спички в лифте, надписи на стенах, бычки на полу, пыль между окнами, плесень на кастрюлях, х*и в автобусах — это все было его, Стаса. Как-то его привезли в Нью-Йорк, ему понравилось, а потом он сказал, что ему было там страшно. В Херсоне ему было спокойно.

Храмцов и Машницкий пытаются бороться за наследие Волязловского, им не нравится, что Стаса увезли из его родного города. К тому же именно Слава и Семен заботились о Стасе.

— Ему многие предлагали уехать отсюда. И клинику в Цюрихе, и в США. Он не хотел. И не собирался. А пойдемте еще за коньяком?

Мы выходим на холодную улицу, за домом сразу ларек. Сигареты, пиво, водка на разлив. В очереди стоит бездомный. Он спрашивает у продавщицы в окошке, что можно купить за десять гривен, и получает ответ: «Ничего».

— Ребятки, а где аптека? Мне бы боярышника.
— Купи лучше маленькую, — Слава протягивает ему 20 гривен. — Не трави себя.

Мы покупаем коньяк и идем выпивать на лавочку. Слава рассказывает о музее, о выставках, которые были в этом году.

— Леша Сай приезжал, Гена Козуб. А вообще, у нас из-за Стаса с Гриневыми соперничество. Мы тут как альбатросы — выхватываем жертву из клюва чаек. На самом деле, них*я мы не альбатросы. Х*йня какая-то мы. Но это очень важно, важные эти процессы. Мы как свинка, которой все переболеть должны. Так и тут — переболеть холодцом современности.

Славик наливает коньяк в пластиковый стаканчик. По дороге едут такси, на заправке хлопает дверь, в аптеке мигает зеленый крест. Машницкий закуривает еще одну сигарету:

— Он уходил к своим слушателям. Это были местные бывшие зеки и бомжи. Запирался в хате и пил. Иногда они распродавали его технику, а потом мы бегали и выкупали. Иногда он менял свои инструменты на самогон. Опять приходилось спасать. А когда теперь говорят, что мы камерное говно… Стас невозможен вне Херсона, Херсон невозможен без Стаса.

Сейчас средняя стоимость работы Волязловского — 14 тысяч долларов. Я спрашиваю, как умер Стас. Славик выкидывает бычок и молчит. А потом рассказывает последнюю историю:

— Был у него кент среди этой все зекотни, звали его Бог. Бухали они много вместе. Бог ходил к нему домой, воровал что-то. Покупал Стасу самогон. Когда Стас выгонял всех, Бог все равно оставался. И вот один раз они выпили водки и поспорили. Бог толкнул Стаса, а тот упал, ударился о плинтус затылком и умер. Потом следствие началось. Бог стал подозреваемым. Думали, что он толкнул и убил Стаса, а могло быть и так, что Стас сам упал. В общем, Стаса мы похоронили.
— А Бог что?
— А Бог тоже умер.