Дневник начинается с конца апреля 1941 года, почти за два месяца до начала войны между Германией и СССР. К этому моменту Владимир Гельфанд успел окончить восемь классов средней школы и третий курс Днепропетровского индустриального рабфака (сейчас — Национальная металлургическая академия Украины).
02.07.1941
Война изменила все мои планы относительно проведения летних каникул. 22 числа прошлого месяца посетил... Малый театр, который тогда у нас гастролировал. Шла комедия Островского А. Н. «Правда хорошо, а счастье лучше». Веселые и возбужденные постановкой, мы покинули зрительный зал.
…Узнали, что Германия объявила нам войну. Это было ужасно и неожиданно.
Но вот все стали собираться у репродуктора, подошел и я. Началась война — пришлось согласиться со свершившимся фактом.
В августе 1941 года Владимир эвакуировался в Ессентуки, где поселился у тети — сестры отца. Через неделю после его отъезда город оккупировали немецкие войска.
18.09.1941, Ессентуки
Сегодня месяц с того дня, как я покинул Днепропетровск. Первого числа сюда приезжали еще жители Бессарабии, западных областей Украины и Белоруссии, жители Одессы и Каменец-Подольского. Все были уверены, что немцы не придут в Днепропетровск, что их не допустит Красная Армия в этот важный для страны промышленный регион.
Начали эвакуацию семьи членов горсовета и милиции. То и дело слышались сигналы автомобильных гудков — днем и ночью город оставляли тысячи его жителей. Начали растекаться слухи. Остающиеся в городе с негодованием смотрели на убывающих.
С фронта тоже приходили нехорошие вести. Наши войска оставляли один за другим города: Смоленск, Гомель, Коростень, Белую Церковь и Житомир. Фронт неотвратимо приближался, усиливались налеты немецкой авиации. Из города то и дело отправлялись эшелоны, вывозящие станки и оборудование остановленных заводов. Эвакуация усилилась, достать билеты на поезд стало совершенно невозможно.
Наша семья засуетилась. Стали и мы готовиться к отъезду. Я смеялся над подготовкой — до фронта оставались сотни километров. Но через несколько дней мне пришлось горько сожалеть о своем неверии в оккупацию города вражескими войсками.
В Ессентуках Гельфанд вступает в комсомол, и его направляют работать в ремонтно-восстановительную колонну связи. Это давало бронь от призыва в армию. Владимир описывает, как с началом войны в обществе усиливаются антисемитские настроения — с ними ему еще не раз придется столкнуться на фронте, в госпитале, на освобожденных территориях.
23.10.1941
Евреи. Жалкие и несчастные, гордые и хитрые, мудрые и мелочные, добрые и скупые, пугливые... и...
На улицах и в парке, в хлебной лавке, в очереди за керосином — всюду слышится шепот. Шепот ужасный, веселый, но ненавистный. Говорят о евреях. Говорят пока еще робко, оглядываясь по сторонам.
Евреи — воры. Евреи имеют деньги. Евреи не любят работать. Евреи не хотят служить в Красной Армии. Евреи живут без прописки. Евреи сели нам на голову. Словом, евреи — причина всех бедствий. Все это мне не раз приходится слышать — внешность и речь не выдают во мне еврея.
07.11.1941
«Не мала баба клопоту, купила порося». Так и у меня. Вместо воинской службы выбрал непосильную, на мой взгляд, работу.
Но... испугался слез матери, поддался ее просьбам и решил уйти от воинской службы. Что броня? Не лучше ли веселая окопная жизнь, жаркая воинская служба, сопряженная с опасностями, кровавыми боевыми этюдами и самопожертвованием во благо Родины.
Из архива Владимира Гельфанда.
В мае 1942 года Гельфанда призвали в Красную армию. Он прошел обучение в артиллерийской школе, получил звание сержанта и стал командиром минометного взвода. На фронт Владимир попал летом 1942-го, в дни тяжелых поражений советских войск под Харьковом. Вместе со своим батальоном он выходил из окружения и отступал до Сталинграда. Владимир Гельфанд старался писать практически каждый день, даже в окопе под обстрелом.
22.06.1942
Сегодня год войны между нашей страной и немецко-фашистскими гадами. Эта знаменательная дата совпала сегодня с первым ожесточенным налетом на эти места.
Пишу в землянке. Налеты продолжаются и сейчас. Хаустов, мой боец, окончательно растерялся и даже от испуга заболел. У него рвота. Руки трясутся и лицо перекошено. Он сначала пытался скрыть свой страх перед бомбежкой, но теперь, уже не стесняясь, открыто признается мне, что больше терпеть не может — нервы и сердце не выдерживают. Это вчерашний герой, который прошлой ночью матюгался на меня и говорил, что я «сырун», при первом же бое наделаю в штаны, оставив его погибать в бою.
02.07.1942
Уже третий день страшная картина наблюдается мною: выбитые стекла оставленных жилищ, заколоченные двери и ставни, перья и головы недавно зарезанных кур, плачущие женщины и голые ребятишки, прибитые непрерывными окриками сердитых матерей.
Коров, оказывается, увели всех, не выдав селянам даже расписок. Одну женщину, отказавшуюся расстаться с коровой, какой-то лейтенант пристрелил — ранил в живот, и она сейчас умирает. Никто даже не пытается спасти ее.
03.07.1942
Ко мне нагрянул какой-то майор (с ним были капитан и старший лейтенант, как я узнал, специалисты по составлению карт на географической местности). Заговорили о картах и о положении на фронтах. Капитан сказал, что у нас карты сейчас плохие — хуже немецких, так как наше командование не думало, что немцы займут такую территорию, так далеко вглубь, и карты составило только до Киевской области включительно. Немецкий же двуфюзеляжный самолет-разведчик, снимая местность, увеличивает и складывает из кусков снимки, потом получает отличную карту местности, где всякая мельчайшая деталь нанесена.
20.07.1942
Хутор Беленский. Сегодня мы уже здесь второй день. Войска все идут и идут. Одиночки, мелкие группы и крупные подразделения. Все имеют изнуренный и измученный вид. Многие попереодевались в штатское, большинство побросало оружие, некоторые командиры посрывали с себя знаки отличия. Какой позор! Какое неожиданное и печальное несоответствие с газетными данными.
Высшее командование разбежалось на машинах, предало массы красноармейские, несмотря на удаленность отсюда фронта. Все переправы и мосты разрушены, имущество и скот, разбитые и изуродованные, валяются на дороге. Процветает мародерство, властвует трусость.
Из архива Владимира Гельфанда.
Гельфанд участвовал в обороне Сталинграда. В декабре 1942 года его ранили, и до конца февраля 1943-го он пробыл в госпитале. Затем его направили на курсы офицеров, и к концу августа Владимир получил звание младшего лейтенанта. Он командовал минометным взводом на передовой под Мелитополем, форсировал Днепр.
13.03.1943
Ночевали на станции Двойной. Хозяйка рассказывала о немцах. Старикам и старухам выдавали хлеб бесплатно. Молодежь заставляли работать. За каждого убитого немца убивали сразу жителей — правых и неправых. Так что о партизанах здесь и не думали. Евреев всех вывезли, расстреляли даже годовалых детей.
Когда поезд тронулся, перед взором моим опять пронеслись обширные поля сельских степей, усеянные сплошь побитыми танками, пушками, автомашинами и прочим ломом грозной вражеской техники, брошенной при отступлении.
4 или 5.11.1943
Возле опытной станции села Акимовка, в лесопосадке, что перед станцией, заняли мы оборону. Вскоре туда подошли санитары второго батальона и расположились в окопах. Среди них была Марийка.
Мы сидели в одном окопе. Кругом рвались, ухали и гудели снаряды, поднимая то близко, то далеко густой серый дым разрывов. Я обещал, что вырою окоп на двоих, и успокаивал ее как мог. Вдвоем было нельзя сидеть в одиночном окопе. Я решил перейти в другой окоп, что был рядом. Только поменял я окоп — новый заурчал снаряд, зашипел неистово и с остервенением ударил в землю. Я упал навзничь, в окопе почувствовав страшный толчок вдруг в уши и голову. Сбросив с себя землю, присыпавшую меня, встал и стал звать Марию. Она не отзывалась.
Марию наутро раскопали, расковыряли. Нашли одну ногу, почки и больше ничего. Марию зарыли и оставили в земле безо всякого следа и памяти. Я приказал своим бойцам сделать Т-образную табличку и, написав на ней маленький некролог в память Марии, установил ее.
Из архива Владимира Гельфанда.
В конце января 1944 года Гельфанду присвоили звание лейтенанта. Он сражался на южном участке фронта, освобождал Николаев, Одессу. Осенью 1944-го его подразделение уже находилось в Польше. В дневнике Гельфанд описывал не только боевые будни, но свои интимные переживания, на которых война тоже оставила свой отпечаток.
12.04.1944
В Одессе много красивых девушек. Некоторые, правда, чересчур модничают и расфуфырены до красноты. Этого я не люблю. Простота красит человека. Почти все они смотрели на меня влюбленными или, вернее, восторженными глазами, и это доставляло мне удовольствие. Я определенно нравился многим, тем более что я был в новой офицерской форме и шинель носил внакидку. Только вот держать себя я с ними не умею и страшно боюсь того момента, когда придется разделить постель с девушкой. Страшно сказать: мне 21 год, и я до сих пор не имею насчет этого понятия и опыта. «Живой п.... не видел», — смеются товарищи, и это верно. Ведь я не знаю, как даже приступить к этому; или попробовать может на уже видавшей виды?!
Вчера, правда, мертвую видел, но не пригляделся к тому, что у нее меж ногами находится, — постеснялся, а о живой и говорить не приходится...
Из архива Владимира Гельфанда.
28.09.1944
Многие офицеры в армии живут сейчас для себя. О солдатах говорить не приходится: они рабы своего начальника, и его воля — для них закон. Но есть офицеры (и много их), которые воюют на словах, отсиживаясь в тылах и получают, благодаря пронырливости и изворотливости, ордена и славу. Бойцы вообще остаются за бортом внимания.
Я, наверно, не буду иметь награды. И если выйду из войны невредимым, незнакомые со мной по схваткам с немцами люди скажут совершенно резонно, что так я и воевал. Но пусть их, людей! Я люблю человека, но за последнее время абсолютно перестал дорожить его мнением — так много несправедливости и неприятностей встретил я от людей в период войны и фронта.
22.10.1944, Польша
Во Владове и в других местах польские солдаты и офицеры первые приветствуют нас. В их приветствиях хорошо заметно униженное достоинство и подобострастие, которое они испытывают перед нами. Солдаты наши ходят, молока просят, самогонку, воруют лошадей, скот — и вообще, движение армии сопровождается слезами и причитаниями жителей. Немцы хуже делали, но и нашими славянами в этом отношении здесь недовольны.
25.10.1944
Разговорились. Хозяева выявили передо мной целиком свои реакционные взгляды.
— Сталин дал немного зерна для жителей Варшавы, но это зерно он отобрал раньше у населения еще в большем количестве! Мы не считаем, что Красная Армия освобождает нас — она несет нам другой гнет, еще более тяжелый, чем немецкий. Вы пришли к нам с оружием, потому что сильнее нас. Если бы мы смогли, мы бы не пустили вас к себе. Вы закрылись от всего мира, чтобы он не знал о тех ужасах, что делаются у вас! И в то же время вы кричали на всю Землю о своих достижениях и успехах.
— Вы допустили, чтобы заняли Польшу и другие страны, вы и сами не смогли устоять, и только помощь союзников обеспечила вам успехи. Немцы только из-за вас пошли на Польшу, иначе они ее не трогали б.
Из архива Владимира Гельфанда.
В январе 1945 года дивизия, в которой служил Гельфанд, уже воюет в Германии и прорывается к Берлину. В конце марта его перевели в штаб — вести журнал боевых действий дивизии. Позже он узнал, что его минометная рота практически полностью была уничтожена.
28.01.1945
Германия встретила нас неприветливо — метелью, ветром лютым и пустыми, почти вымершими деревнями. Люди здесь, немцы, боятся гнева русского. Бегут, бросая все свое хозяйство и имущество.
30.01.1945
Никто никому не запрещает брать и уничтожать у немцев то, что они награбили у нас раньше. Я весьма удовлетворен. Не нравится мне только безрассудное буянство. Вчера, например, Рысев [капитан минометной роты] разбил бюст Шиллера и уничтожил бы и Гете, кабы я не вырвал его из рук сумасброда и не схоронил, обмотав тряпками. Гении не могут быть приравнены к варварам, и уничтожать их память — великий грех и позор для нормального человека.
21.02.1945
Позавчера на левом фланге действовал женский батальон. Их разбили наголову, а пленные кошки-немки объявили себя мстительницами за погибших на фронте мужей. Солдаты наши предлагают, например, заколоть через половые органы и другое, но я просто бы их уничтожил.
Из архива Владимира Гельфанда.
25.04.1945, Берлин, Шпрее
Позавчера, катаясь на велосипеде (кстати, днем раньше я научился ездить на этой замечательной, как мне показалось, машине) в предместье Берлина, я встретился с группой немецких женщин с узелками, тюками и чемоданами. Они с ужасом рассказали о том горе, которое причинили им передовики фронта в первую же ночь прихода сюда Красной Армии.
Когда пришли наши солдаты, они всех вытеснили в подвал. Самую молодую и самую, пожалуй, красивую, забрали с собой и стали над ней глумиться.
— Они тыкали сюда, — объясняла немка, показывая под юбку. — Всю ночь, и их было так много. Я была «медхен» (девушка). Их было не меньше двадцати.
— Оставайся здесь, — вдруг бросилась ко мне девушка. — Будешь со мной спать. Ты можешь со мной делать все, что захочешь, только ты один! Я готова с тобой «фик-фик», я согласна на все, что ты захочешь, только не они опять!
Вместе с ней умоляла меня ее мать.
Из архива Владимира Гельфанда.
Гельфанд был очевидцем капитуляции Германии, принимал участие в параде в Берлине. А затем готовился к отправке на Дальневосточный фронт, когда СССР объявил войну Японии.
07.05.1945
Первого мая в три часа пришли германские парламентарии, пять человек — полковник, переводчик и другие (с белым флагом), по вопросу о полной капитуляции Германии.
После коротких переговоров они привели двух генералов, в числе которых был начальник генерального штаба генерал-полковник, он сообщил, что 30 апреля в 15:55 Гитлер покончил жизнь…
10.05.1945
Вчера утром произошло незабываемое событие. Немцы согласились на полную и безоговорочную капитуляцию. Скупо, но торжественно сообщали об этом газеты.
Из архива Владимира Гельфанда.
25.06.1945
Я, наверно, побываю и в Японии. Во всяком случае, постараюсь этого добиться. Но теперь уже не буду столь глуп и наивен, как прежде, и больше не стану так безудержно и очертя голову рваться в самую гущу сражений. Я увидел войну глазами солдата. Другую войну я должен увидеть другими глазами, ибо не смею рисковать собой — много накопившегося в моей голове исторически правдивого богатства не должно подвергаться риску быть навсегда потерянным для потомков.
26.08.1945
По радио — последние известия. Сегодня на Красной Площади в Москве с сообщением о подписании Японией акта о безоговорочной капитуляции и наступлении мира во всем мире выступил товарищ Сталин.
Вторая Мировая война ушла в историю.
Из архива Владимира Гельфанда.
После окончания войны Владимир Гельфанд еще почти год оставался в оккупированной Германии. Он служил на различных должностях в Берлине и его окрестностях. Домой Гельфанд вернулся только после демобилизации, осенью 1946 года.
19.09.1946, Берлин
Германия, ты не приелась, но с удовольствием покидаю тебя, развратную и пустую. Ничего в тебе нет удивительного, ничего нет радостного. Лишь жизнь в тебе веселая и беззаботная, дешевая, шумная и болтливая.
Из архива Владимира Гельфанда.
30.10.1946, Днепропетровск
Сижу и слушаю музыку. Теперь уже привык, втянулся в новую жизнь, и хотя еще все здесь ново, но уже совсем привычно, как до войны.
Если хотите больше историй о Второй мировой — поддержите редакцию «Бабеля».