Режиссер и продюсер «Дикого поля» объехали линию фронта в поисках локаций для съемок «Интерната» по роману Сергея Жадана. Вот что они там увидели

Яценко: Мы знали про замысел романа «Интернат» достаточно давно и обсуждали его с Сергеем Жаданом. В конце лета — начале осени 2017-го он приехал на площадку, когда мы снимали «Дикое поле» на локации в Киеве. Увидел, что у нас отлаженная производственная машина, серьезная работа с актерами, что это не самодеятельность [«Дикое поле» снимала компания Limelite, сооснователями которой являются Владимир Яценко и Анна Санден]. И решил, что готов снимать с нами следующую экранизацию. «Интернат» еще не вышел, он не был даже написан. Сережа присылал нам финальные варианты рукописи.

Лодыгин: В «Интернате» очень четко обозначен сезон, когда разворачивается действие, — такая неуверенная слякотная зима. Мы торопились и понимали, что если мы хотим найти локации, то зиму 2017—2018 нельзя пропустить. Было важно, чтобы с нами в мини-экспедицию поехал оператор Сережа Михальчук, пофотографировал. В начале зимы мы и поехали. Как раз застали туманы, которые в книжке описаны.

Яценко: Мы давно сотрудничаем с фондом «Повернись живим». Они регулярно возят на фронт тепловизоры, приборы ночного видения и другое оборудование. Мы поехали с ними. Это было супербинго, потому что мы хотели проехать всю линию фронта — от Мариуполя и Широкино к Луганской области. Сделать это можно только с волонтерами — их везде пускают. Нас возил фантастический парень — Андрей Рымарук. Я его сосватал режиссеру Валентину Васяновичу, и он сейчас у него снялся в главной роли в фильме «Атлантида». Там будет про постапокалиптическую ситуацию на Донбассе в будущем — после его освобождения. Снимали как раз в районе Мариуполя. Это все Промысел Божий.

Восьмого декабря 2017-го мы выехали из Киева, вчетвером: Ярослав Лодыгин, оператор Сергей Михальчук, Андрей Рымарук и я. Нам повезло: была оттепель, туманы, видимость отвратительная, так что нас не обстреливали. Но мы ощутили атмосферу, которая описана в книге.

Андрей всю ночь гнал без остановок как сумасшедший, и утром 9 декабря мы приехали в Мариуполь. И сразу на линию фронта — в Широкино, большой населенный пункт под нашим контролем. Никого нет. Едешь, на домах надписи: «Мины» и Welcome to Shyrokino.

Лодыгин: Мне больше всего понравилось, что Володя решил передать привет из Широкино своей знакомой. Взял с собой трафарет с лисичкой и котенком и рисовал на стенах по нему. Мне было страшно, я хотел жить и очень менжевался. Рымарук явно считает, что никогда не умрет. Михальчук уже несколько раз умирал, он тоже, типа, смерти не боится. И вот мы в первый же день поездки попадаем в Широкино, примерно в километре идет бой, а Володя рисует по трафаретам. Типа, уже пожил жизнь, ему не страшно. А у меня чуть воды не отошли.

Яценко: Мы пробыли в Широкино два-три часа, потом поехали на север — в Приморское. Поселились в прекрасном отеле. Там была горячая вода и свадьба. Свадьба пила и плясала. Мы пошли в бар, нам говорят: «Так, бл*ть, камуфляж сняли». А мы такие: «Почему?» «Вам не нальют». В прифронтовой зоне военным не наливают, поэтому они ходят бухать по гражданке. Мы взяли с собой камуфляж, бронежилеты и каски — на всякий случай. Но, конечно, если попасть под серьезный обстрел, все это до одного места. Вообще, удивительное это путешествие — практически по линии фронта. Чувствуешь себя мишенью, и это не очень приятно. Хорошо, что машину вел Андрей, который знал местность. Потому что в туманах можно было заехать совершенно не к тем «светлым» людям.

Во второй день мы отправились в Марьинку и Красногоровку, смотрели там локации. Жуткая распутица, сплошная грязь. Разок мы застряли. Увидели настоящий интернат, который сильно пострадал в 2014-м году, — полностью снесенное огромнейшее здание, всего метров за двести-триста от постов «ДНР» на КПВВ «Марьинка». Идешь возле озера, везде надписи: «Мины». Гражданских людей это очень впечатляет — там появляется ощущение замершего времени. Ну, и люди соответствующие, которых засосало это гигантское лимбо. Где-то вдалеке идет бой, а на остановке стоят ребята — ждут школьный автобус.

Лодыгин: В центре города бабушки отводят внуков в школу, работают больницы, кафе. Семь минут едешь из центра в сторону дачного поселка на окраине — а там идут бои, иногда прилетает «Град». Семь минут до войны.

Яценко: После Красногоровки и Марьинки мы отправились на позицию «Спартак». Это поселок у границы Донецка, в полутора километрах от Донецкого аэропорта. Там находится и знаменитая шахта «Бутовка». Представь себе: едем по донецкой окружной дороге, стоит туман, мы подъезжаем к «Спартаку», и тут у нас застревает машина. Где-то вдалеке свистит, кто-то валит из пулемета, а ты стоишь и ждешь, пока за тобой приедут. Едет машина — а ты не знаешь, наша ли. Приехала наша, нас «дернули» и проводили до позиции, где стояли наши десантники. Безумный пейзаж, потому что позицию постоянно накрывают «Грады». Все деревья посечены. Как в фильме Тарковского «Иваново детство» — выглядит абсолютно так же.

Лодыгин: Расстояние между позициями в некоторых местах — 50 метров, то есть ты можешь видеть человека, в которого стреляешь. При этом есть вайфай и можно смотреть телевизор. По «сепарским» каналам показывают «Пиратов Карибского моря», наши бойцы сидят в окопах, смотрят и радуются. Мы со всеми бойцами везде говорили об одном и том же. Нам было интересно, какая мотивация у людей, что для них значит война и как для них выглядит победа в ней.

Яценко: Кто-то говорит: «Вот, бл*ть, дойдем до Владивостока, тогда победа». Другой: «Да хер его знает». Или: «Не может быть никакой победы, ну как тут победить». У каждого своя версия. Но при этом все работают на эту победу. Ребята на «первой линии» очень позитивные. И работают на своей окопной войне очень профессионально. Они как в шахматы играют: мол, тут сепары поставили два танка, тут мы выедем нашей бээмпэшкой, они дернутся — мы ответку, беспилотником подкорректируем. Взрослые военные игры.

Лодыгин: Один боец может сказать: «Надо отгородиться, построить стену». Другой: «Нужно зайти и всех зачистить». Все отвечали по-разному, но ни у кого не было обреченности, мол, мы все умрем. Они говорят: «Мы можем освободить Донбасс за двое суток. Но его же русские держат». Там, по их рассказам, практически весь командный состав — кадровые военные РФ. Если раньше они должности повыше занимали, то сейчас россияне служат и на уровне ротных.

Яценко: Вечером второго дня мы попали в гости к раввину Сил специальных операций [ССО]. Прекрасный еврейский мужчина. Как раз был мой день рождения, мы его отметили. ССО — самые веселые ребята. Это практически семья — замкнутая социальная группа, элита вооруженных сил. Когда они узнали, что с нами приехал очень крутой оператор, то просто напали на него и долго с ним обсуждали принципы работы оптики.

На следующее утро поехали на север — в сторону Светлодарской дуги. Попали к ребятам, которые накануне как раз заняли нейтральное село, и по этому поводу в фейсбуке шла неимоверная «зрада» [в ноябре 2017 года подразделения 54-й ОМБр и батальон «Айдар» заняли село Гладосово, находившееся в «серой зоне»]. Как раз в это время туда приехал офицер с большими погонами. Явно для того, чтобы вставить им п*зды за то, что самовольно заняли населенный пункт. К нему выходит какой-то грузин из добровольческого батальона: «Ай, дорогой, ходи в дом, хачапури кушать». Генерал заходит, его кормят хачапури, наливают ему — и через полчаса он уже с ними мирно обсуждает обстановку.

В каждой части, в каждом подразделении — свой особый мир. Это как семьи, они везде разные. Эта война стала огромным социальным лифтом, потому что на ней воюет много людей из глубинки. Там рядовой получает 17—19 тысяч. Они очень стараются это пробухать, но не получается: часть денег остается, они их отравляют семьям. Устанавливают новые социальные связи — они из разных областей Украины, но воюют вместе, это тоже «сшивает» страну. Это один из немногих позитивных моментов.

Лодыгин: Потом мы вернулись назад. Поездка заняла три дня, фронт ведь небольшой, все рядом. Назад ехали через Бахмут и Изюм, единственный город Харьковской области, который официально входит в зону АТО. Там переоделись, поели и вернулись домой через Харьков.

Вот ты в Авдеевке, где все время стреляют, а через семь часов — в мирном Киеве. Это меня впечатлило. Я потом несколько недель под впечатлением ходил. Приезжаешь, открываешь «Украинскую правду», натыкаешься на сводку из АТО: «Погибли двое бойцов, трое ранены, 67 обстрелов» — рядовая новость, жирным уже не выделяют.

Не буду скрывать, мне было стремно. Все время думаешь: а если меня убьют? Стоишь на открытом пространстве, туман, дым и полное неведение, что там — за углом ближайшего дома. Но я ведь это и хотел ощутить. Потому что в «Интернате» мы следим за человеком, который очутился посреди войны и не готов к ней: рядом что-то взорвалось — он побежал. Может, не надо бежать — может, надо залечь? Ничего не понимаешь. И я это прочувствовал. Идем мы по дачному поселку возле «промки», где-то стреляют, что-то куда-то летит, я обливаюсь потом, а рядом Рымарук на ходу читает фейсбучек.

Яценко: Появляется ох*енное ощущение, что ты живешь на сто процентов. Тебя могут убить в любой момент. У тебя настоящие друзья, настоящие враги. Все гипертрофированно, живешь как на наркотиках. И жить в цивилизации, с ее компромиссами, где и враги не враги, и друзья не друзья, — сложно. Хочется вернуться туда, где все просто. Я понимаю людей вроде Андрея Рымарука. Они не вернутся с войны никогда, я имею в виду в ментальном смысле.

Лодыгин: Локации для съемок мы подобрали. Не хочу говорить где, потому что некоторые находятся в непосредственной близости от позиций «ДНР». Даже если туда приедет небольшая съемочная группа, это вызовет у товарищей с той стороны нездоровый интерес к украинскому кинематографу. Хотелось бы снять этот фильм и даже выжить.

Яценко: Для меня как продюсера этот фильм — огромный вызов. По многим причинам. Во-первых, действие происходит зимой. Очень короткий световой день. Ночью снимать нельзя, потому что если включить осветительные приборы — сразу прилетит; значит, будет больше съемочных дней. Во-вторых, усеченная группа. Гонзо-съемка: приехали, отсняли эпизод и съ*бались, пока можно. Я не знаю, снимал ли кто-то игровой фильм на войне.

Лодыгин: И есть уйма нюансов. Например, понадобится закрывать пространство дымами — это сложно. Не всегда же будет туман по расписанию, а мы хотим, чтобы герои чувствовали себя неуверенно, чтобы наш главный герой не знал, кто из этого тумана выйдет. Отдельная проблема, с которой я пока не понимаю, что делать, — это язык. По закону фильм должен быть на 90 процентов украиноязычным, иначе его не выпустят на экран. Но герои говорят на русском: нам автор «Интерната» не оставляет выбора — это художественный прием, это инструмент, который передает характер.

Яценко: Это, конечно, печально. Раньше можно было субтитровать. Сейчас — переозвучивать или дублировать, но это варварство. Есть очень важный момент — мы за патриотические фильмы. Но патриотизм — это не шаровары, это когда люди сами себе задают неудобные и серьезные вопросы о природе конфликта. А если мы превратим патриотизм в бесконечное восхваление рыцарей без страха и упрека — это будет ужасное дерьмо. Нация становится сильной, когда она не боится спрашивать с себя по гамбургскому счету. Если мы перестанем бояться самих себя, если будем ставить неудобные вопросы — мы сможем стать взрослее, двинуться вперед. «Интернат» в этом смысле очень патриотичный фильм.

Я считаю, что мы просрали огромный исторический шанс, который был у нас после Майдана, — создать общество плавильного котла, где любой человек может стать украинцем только потому, что он любит страну, и неважно, на каком языке он говорит. Более того, я считаю, что украинский русский язык — это один из сильнейших инструментов контрпропаганды. Он обогащает наше культурное пространство, а не обедняет его. Здесь должно быть место для любого человека, который любит свою страну. А мы пошли по легкому пути строительства «Украины для украинцев». Я готов дискутировать на эту тему, но если в законе прописывают: «Вот так, и не еб*т», дискуссии не получается.

Лодыгин: Знаешь, что интересно? Там все объявления, вывески — на украинском. Большинство людей на фронте говорят друг с другом на русском языке. Но есть разница между нашим солдатом и солдатом с той стороны. Наш солдат легко перейдет на украинский, а тот — никогда этого не сделает.

Яценко: Язык — это второстепенный маркер. Какая разница, на каком языке говорит человек, если он прикрывает твою грудь. Главное, что объединяет нацию, — это любовь к своей стране и чувство ответственности.