«Я не знал, выйду ли оттуда [живым]». Как номинировавшийся на «Оскар» режиссер Ферас Файяд живет в изгнании и тайно снимает фильм о своей стране

Четвертое марта, театр «Долби», Лос-Анджелес. Девяностая церемония вручения «Оскаров». Стайка фотокоров встречает номинантов. Среди звезд – Ферас Файяд. Его фильм «Последние люди в Алеппо» претендует на звание лучшего документального фильма года.

Файяд – человек с историей. После выхода фильма им заинтересовались сирийские спецслужбы: он показал, как в 2015-2016 годах проасадовские войска бомбили мирное население Алеппо. Файяд позирует перед камерами, несколько отстраненно рассматривает незнакомцев, и шутит на почти безукоризненном английском. На вид — типичный представитель золотой молодежи.

Пресса ни разу не назовет его беженцем — не похож. Стильно одет, с хорошими манерами и прямой осанкой. Только и того, что временно работает в другой стране.

Человек с Меркурия

Лето, 2018-го, Дания, Копенгаген. Разговариваем с Ферасом Файядом по Skype. «Не похож на беженца? Да я им и не являюсь. Но попробуйте снять для меня жилье, и увидите, как сложно такому, как я, стать своим в Европе», — отшучивается Файяд. Во время интервью в стенах очередной съемной квартиры говорит: платежеспособность и фотографии с красной дорожки здешних жителей интересуют значительно меньше, чем его цвет кожи.

«Откуда вы? С Испании?» – при случае переспрашивает очередной арендодатель. «С Меркурия», – отрезает Ферас. Скажешь правду – останешься без крыши над головой. Быть сирийцем на территории ЕС некруто. Но врать, как большинство соотечественников-арендаторов, он не хочет. Как-то в Германии (наверное, из-за акцента) коллеги-киношники отказались говорить с ним по телефону, пока кто-то из «своих» не поручился за его репутацию. 34-летний Файяд к такому не привык.

Первые открытия

Он вырос в уважаемой семье. Отец – интеллектуал, владелец приличной домашней библиотеки и первого видеомагнитофона в крупном сирийском поселке. Мать – образованная работающая женщина, которая имела те же права и обязанности, что и ее муж. О землях и недвижимости, которые принадлежат семье, Ферас упоминает мимоходом. Просит не указывать никаких географических данных.

— Моя семья имела все, что нужно для жизни. Кроме свободы слова. Но ее в Сирии не имел никто. И все боялись тайной полиции.

Проблемы с благонадежностью начались у Фераса еще в школе. Он вспоминает, как сделал бумажный самолетик из портрета Великого Кормчего Хафеза аль-Асада. Лицо президента украшало каждый второй печатный лист. Чтобы спасти 15-летнего Фераса от тюрьмы отец за несколько дней задействовал все возможные и невозможные ресурсы. Взяток было недостаточно. Файяд-старший в двое суток поставлял папки с рекомендациями и документами о семейной благонадежности. Повезло.

— Тогда я впервые испугался, — говорит Ферас.

Приключение сблизило его с отцом. Тот стал приглашать сына на семейные разговоры за закрытой дверью. Подросток убедился в том, о чем догадывался и раньше: режим Асада-старшего — преступление. Несколько родственников Фераса, о которых не упоминали при посторонних, сидели в тюрьме. Позже стало известно, что одного из дядь застрелил — якобы при попытке к бегству.

Были и другие открытия. Долгое время Ферасу снился кошмар: отец копает могилу (для кого?) и просит сына поиграть в прятки в гараже: «Не выходи, пока не позову». Это был не просто сон. Как-то Файяда-старшего предупредили о том, что в его доме будет обыск. Он жил по соседству с генералом армии и держал на полках запрещенную иностранную литературу. «Сожги все», — паниковали друзья. Файяд-старший улучил подходящий момент и развел костер. Но самые любимые тома пожалел — закопал посреди двора. Каким-то чудом во время обыска ничего не обнаружили. Малолетний Ферас запомнил, как отец вырыл могилу.

— А ваши видеомагнитофон и видеокассеты? Неужели у полиции не возникало подозрений?

— Надо было знать где и что покупать. На сирийских базарах дежурили специальные люди, которые отслеживали, что именно ты ищешь. По сути, «черный рынок» был еще одной возможностью поймать на горячем.

Отец Фераса брал кассеты заграницей — в основном, художественные фильмы. Ферас глотал Хичкока, Феллини, Юсефа Шахина, Скорсезе, Полянского, Годара, Шаброля и Трюффо. Оказалось, что в иностранных школах детей не били, а герои двухчасовой жизненной драмы могли жить и не знать имени Великого Кормчего. Там не было ни слова про доблестную полицию, мудрого президента или трудолюбивых членов партии

— Отец не приобрел ни одного советского фильма, — добавляет Ферас. — Хотя как раз этого продукта в продаже хватало. Асад-старший увлекался СССР.

Как стал режиссером

Ферас бредил профессией художника. Семье было по карману оплатить обучение в любом вузе. Но он был слишком аполитичен. Игнорировал сирийскую версию комсомола, не вступил в партию. Поступление в сирийский вуз состояло из трех экзаменов. Первые два, на которых проверялись навыки, он сдавал. На третьем (проверка на чистоту намерений) его валили. Так было со спортивной школой, с художкой и театральным институтом, где юный Файяд надеялся стать актером.

В холле последнего к неблагонадежному абитуриенту подошла, пряча глаза, «известная звезда театра». Заявила, что видит перед собой режиссера. Она была права: во время этюдов сцена, свет и прочие мелочи волновали Фераса значительно больше, чем собственная игра. Звезда посоветовала ехать в Ливан. Так он и сделал. В Ливане поступил на режиссерский курс — с первой попытки. Затем некоторое время учился в Европе. Снимать приезжал в Сирию.

— Там начиналось что-то интересное, — вспоминает Файяд. — Разговоры с кухни стали слышны на улицах. Все понимали, что за такую дерзость им светит не менее двенадцати лет. Преподаватели убеждали рассказывать о том, что нас волнует. Где еще я должен был снимать? Что могло взволновать больше, чем наши люди, которые хотели свободы?

Его посадили за шпионаж. Пытали в подвале без света, требовали признаний в преступлениях разного калибра, шантажировали безопасностью родных.

– Я не знал, выйду ли оттуда, – говорит Файяд.

После освобождения он снова пошел снимать. Его еще раз схватили. Режиссер вспоминает, что тюрьмы уже тогда были переполнены, с каждым днем туда привозили все больше «преступников». Асад-сын оказался злее отца. Дети оппозиционеров – упрямее и смелее своих родителей.

Вечное возвращение

— Простите, что вовремя не вышел на связь, — Файяд звонит в полночь, хотя обещал набрать в девять утра.

На собеседнике спортивная одежда, за спиной – потрепанные обои. Во время предыдущего вызова и он, и помещения выглядели наряднее.

— В Турции. Снимаю новый фильм в Сирии, должен был придумать, как незаметно махнуть через границу. На пути возникли некоторые трудности. Но не волнуйтесь, я уже в безопасности. Переночую у друзей.

Он доволен собой. Кратко рассказывает о новом фильме. Шутит, что его первый продюсер недооценил глупость своего подопечного и рановато (а еще довольно грубо) с ним распрощался. Хвастает, что новая команда ему полностью доверяет. О командировках говорит без лишнего пафоса. Я спрашиваю, что он будет делать, когда закончится война.

— Вернусь ли я? Сложный вопрос.

– Вам, наверное, было страшно?

– За себя – нет.