«Я бы от миллиона долларов отказался». Литовский бизнесмен делал вареные джинсы, торговал янтарем в Малайзии, а потом все бросил и уехал на Донбасс разводить коров. И вот почему

От Северодонецка до Гречишкино около 60 километров по трассе, которая раньше вела прямо в Луганск. Теперь дальше Счастья не проедешь, там возле ТЭЦ последний блокпост-фасад, а за ним — мост и «ЛНР». За поворотом на хутор и без того разбитая дорога заканчивается. То тут, то там остались куски асфальта, местами проще проехать по полю. Герман живет где-то на окраине села, его дом стоит отдельно, почти в лесу. Долго не можем найти, наконец останавливаемся у дома с открытой калиткой, рядом стоит женщина.

— Вы не скажете, как нам Германа найти?

— Да что же вы так все с этим Германом дружите! Вы с ним аккуратней!

— Чего?

— А того, он на военных жалуется и землю захватывает. Мы вообще-то родственники, но я с ним не дружу, а вы все почему-то дружите и ездите к нему. Вон по той дороге и упретесь прямо в его забор, он на камуфляж похож.

Минут через десять машина выезжает к большому забору. На нем табличка: «Осторожно, злая хозяйка», за забором лает собака. Звоним несколько раз. Дверь открывает мужчина в порванных джинсах, мешковатой рубашке и с повязкой на лбу. На его кроксах глина, как будто он только что работал в поле.

— А мы Германа ищем.

— Ну, это я.

— Нам бы поговорить...

Герман приглашает войти. Во дворе несколько лавок, глиняная печка, деревянный стол, вокруг стола ящики от снарядов. По двору ходят куры, несколько кошек и две большие собаки: песочная и черная. Герман гладит песочного пса.

— Это Чарли. Я его в лесу нашел, щенком, он хромал, ходил как Чарли Чаплин, а теперь вон какой. А второй — Барни, его я купил. Он только выглядит грозно, а так очень добрый пес, собака-нянька. Вообще, когда война началась, люди собак побросали, так они у меня жили. Штук пятьдесят. Да вы садитесь, у меня квас из бузины есть, а есть иван-чай, сейчас принесу.

Герман уходит в дом. За беседкой видно огороды, виноградники, какие-то сараи, где-то вдалеке мычат коровы и блеют овцы. Герман возвращается минут через десять. У него в руках поднос с чайником, чашками и тарелкой с боярышником.

— Это вкусный боярышник. Я его сам вырастил, шесть лет назад посадил, а он не родит и не родит. А потом только узнал, что он плоды дает на седьмой год.

Герман садится на пенек и достает табак и машинку для папирос. Пока он крутит сигарету, на его колени запрыгивает кошка, еще одна кошка сидится на пенек. Он закуривает и показывает рукой на дом.

— Как-то так и живем. Вообще многое осталось в Луганске. Сейчас думаешь, нафига столько вещей было? Что-то жалко, конечно, особенно память. Много сувениров из Сингапура, дочкина комната, ее игрушки... А что поделаешь? Туда нам теперь ни ногой, даже не знаю, что с нашими вещами случилось.

До войны семья Германа снимала в Луганске квартиру, там жили жена Лена и дочь Настя, а сам он тут, на хуторе уже десять лет. После оккупации пришлось из Луганска уезжать очень быстро, так, что даже вещи не успели собрать. В Гречишкино жили родители жены, потому решили все вместе тут и остаться.

— Сам я гражданин Литвы, там родился, жил. Потом в Москве жили, потом в Сингапуре, потом в Куала-Лумпуре, но я захотел сюда. Мы сюда приезжали отдохнуть. Мне так это место понравилось. Я решил тогда, что приеду сюда, когда на пенсию выйду. Пришлось приехать раньше. А надо было еще раньше приезжать, мозги бы поменялись. Но тут лучше, чем в Сингапуре. Просто на свое, на то, что под ногами, ты внимания не обращаешь. Тебе в далекой стране все кажется диковинным: птицы, растения, животные. А если присмотреться, то понимаешь, что тут то же самое. Тоже все красивое и особенное.

Сейчас у Германа с женой целое хозяйство: 20 коров, 50 овец, куры, 120 кустов винограда, фруктовые деревья. Но так было не всегда. Раньше, в другой жизни, он занимался бизнесом, причем разным: от вареных джинсов до украшений из янтаря. Прошу его рассказать все по порядку. Герман шутит: «Да что тут рассказывать — нечего». Говорить мы будем четыре с половиной часа.

— После армии в Литве я делал ремонты, замки реставрировал, потом начал делать декоративные элементы домов из гипса, под старину. Так первые деньги появились. Машину купил. Я тогда еще задумался: если я столько зарабатываю, то сколько же зарабатывают люди, у которых я ремонты делаю? Посмотрел, чем они занимались: а это в основном шитье. У всех цеха были. Я решил вложить все свои деньги в бизнес и шить джинсовые вещи. В России ткань покупал, в Литве варил и шил, продавал в Донецке. Потом купил три вязальных станка, чтобы свитера с рисунками делать. Пришлось квартиру заложить. Станки оказались не очень, выплатить долг не успел, квартиру забрали. Потом я стал цеховиком, шил детскую одежду, джинсы-«варенки». Куртки «US Army» джинсовые. Я возил это на продажу в Донецк, по магазинам сдавал, на рынке. Я каждый день видел двух-трех людей в своей одежде, приятно было. Снял я квартиру в Макеевке, там с женой и познакомились. Наверное, это начало 90-х было.

Потом бум на джинсовые вещи прошел, и Герман решил заняться янтарным бизнесом, для этого и переехал в Москву.

— Серьги, кольца, картины, пепельницы, зажигалки, поделки всякие в общем делал. Я тогда на Калининградском заводе покупал янтарь. В Украине даже раскопок еще не было. У меня был магазин по продаже украшений. Меня в посольства приглашали, королеве Таиланда колье у меня купили, четки президенту Ирана. А потом вокруг меня стали открывать магазины другие люди и торговать подделками. У меня браслет стоил 200 долларов, у них 20, из пластмассы, а выглядел так же. Я поставил в магазине целую лабораторию, как проверить янтарь. Но все равно, иностранцы приходили, спрашивали цену, говорили, что дорого, и покупали в соседних магазинах подделки. Пришлось искать новый рынок, начал летать в Таиланд, там бизнес закрутился. А потом устал от бизнеса. Вернулся в Москву.

Герман делает еще одну папиросу. Говорит, что курить начал тогда же, когда и война началась. Думал, что через пару недель Луганск освободят, но война затянулась на пять лет, а курить он уже привык. Теперь почти единственное, что он покупает, это табак и бумага для сигарет. Остальное выращивает и делает сам. Он закуривает и продолжает рассказывать о прошлой жизни.

— Ага, вернулся я в Москву. Один олигарх предложил мне на него поработать. Это был первый и последний раз, когда я на кого-то работал. Предложил 10 тысяч долларов и полное обеспечение. Я должен был восстановить полуразрушенный рыбный завод на Камчатке. Поселок был далекий, туда только на вертолете или по морю можно добраться. Я согласился, но потом сильно пожалел. Меня наняли, потому что я честный и не буду красть, оказалось, что я должен быть честным с олигархом, но не с другими.

— В общем, много конфликтов было, предлагали кинуть людей на 800 тысяч, должен был ворованную икру под свою подпись покупать у браконьеров, а я отказался. Милицию покупать надо было, лично возил сумки с деньгами, прокурору катер дарили и так далее. В итоге хотели меня убить, подстрелили. Я 40 километров шел с дыркой в животе. Как Маресьев. Мне местные потом сказали: «Тебя духи оберегали, потому что хороший человек».

Герман расстегивает рубашку и показывает шрамы от пуль на животе, говорит, что еще в колено стреляли, но промахнулись. После того как вылечился, приехал на Донбасс и так и остался тут, а потом оброс хозяйством.

2

Прошу показать, как же выглядит ферма сейчас. Герман берет Барни и ведет нас по саду.

— Раньше я живее бегал, чистил, выкорчевывал. Сейчас уже сложнее. Но зато начал вдыхать сельскую жизнь полной грудью. Никого не нанимал, люди работать тут не хотят. Пришлось все по книжкам да видеоурокам делать. Сделал курятник, он развалился. Все через опыт, потому много времени потратил.

Возле курятника стоит невзрачный домик. Там живет единственный наемный сотрудник Германа — пенсионер, который раньше бомжевал. Сейчас у него простые обязанности: выгребать навоз, следить за порядком в коровнике. Больше на ферме рабочих нет.

— Вообще меня тут все «любят», потому что развел тут, понимаешь, коровники. Я стараюсь ни с кем не общаться. С самого начала тут все говорили, что я землю захватываю. Хотя я и свою землю не успеваю обрабатывать, зачем мне захватывать? Может, просто мои коровы везде пасутся, так потому и «захватываю»?

Раньше Герман дружил с военными, бригада стояла прямо за его огородом, он им помогал, а они ходили в гости. Говорит, что САУ стояли тут же, а комбат устанавливал рекорды, сколько снарядов выпустил за час. Теперь с военными отношения испортились.

— Я в 2014 году хотел в «Донбасс» записаться. Мне ответ пришел: приезжайте в Днепр, при себе иметь спальный мешок «на минус 10», берцы, летний камуфляж, зимний камуфляж. А мы только из Луганска, денег вообще не было. Ну я им и написал: «У меня этого ничего нет. Слава Украине!» Первые ребята военные, которые были добровольцы, они постоянно у меня в гостях были, мы очень дружили. Я им и баранов резал. А потом я стал волонтером, отправил жену с дочкой в эвакуацию, а я возил на передовую молочку, сыр, все, что было. Военные подарили мне флаг с благодарностями. Моя дочка — саксофонистка, ездили с концертами к военным. А где-то с третьего призыва в армию стали попадать такие личности, что слов нет... Это как нож в спину. Один мне говорит: «Я захочу, твой огород БМП перепашу, и ничего ты мне не сделаешь». Кур воруют, баранов воровали, гранаты в пруд кидали. Я три раза уже комендатуру вызывал. Вот теперь и для них я плохой: жалуюсь на них — значит, плохой. Почему в Украине считается, что жаловаться на беспорядок — это стукачество, а что-то плохое сделать — это геройство.

Большая обида на военных у Германа возникла за то, что они подстрелили любимую собаку — Рекса. С местными жителями у фермера тоже не заладилось.

— Население тут сепарское. Был человек, который сдавал маршруты украинской техники сепарам, на блокпосту стоял в Трехизбенке. Все смотрят российские каналы: Медведчук классный, Бойко классный. А мне не хочется, чтобы сюда Россия пришла. А их «ЛНР» ничему не научила. У всех стандартная отговорка: «А что мы можем сделать, мы ничего не решаем». Потому и живем в болоте.

Мы проходим мимо коровника и курятника, за заборчиком видно отару овец, они пасутся возле больших деревьев. Сразу за ними — дубовая роща, где когда-то был ставок. Сейчас от него осталась большая зеленая лужа, родники пересохли. Герман подводит к огромному старому дубу.

— Вот. Это мое дерево, я с ним обниматься хожу. Я вообще себя старовером не считаю. Просто стал заниматься славянством древним. Началось с «Анастасии», зацепила меня книга, я стал Веды читать. Я верю, что если бог есть, то это энергия, природа вокруг нас, листья, деревья, животные — все это бог. А то, что бога в церкви нет, я понял давно.

От дуба мы возвращаемся обратно во двор. На стене летней кухни нарисованы солнце и луна и что-то написано. Герман подходит к стене и трогает ее рукой.

— Вот это я нарисовал себе, чтобы каждое утро говорить солнцу «спасибо». Встал утром и сразу поблагодарил за этот день с его заботами.

3

Забот теперь и вправду много: Герман с женой каждую субботу ездят на ярмарку в Северодонецк. Там они продают продукты, которые сделали сами. Говорит, что уже есть постоянные покупатели.

— На ярмарке в Северодонецке наш стол очень выделяется. Ни у кого такого нет. Безе делаем на продажу. Мороженое делаем. Недавно сыроварню купил. Масло делаем. Еще делаем хамон, бастурму, сало-шпик. Некоторые люди покупают и в Киев везут. Хлеб национальный литовский печем, на него постоянные покупатели есть. Часто ОБСЕшники заезжают, то козий сыр берут, то сироп бузины.

Жена Германа приносит из дома кувшин с квасом. Герман разливает его по стаканам и показывает пальцем на двухметровый забор.

— Я старался во всем по-литовски жить, открыто и без заборов. В Литве перед домом максимум окантовочка. Вот и я хотел так жить, десять лет держался. Но тут этого никто не понимает. Встаю утром, на крыльце стоит солдат: «У меня к вам дело». Дело у него. Зашел на частную территорию и говорит: «Так забора ж нет». Пришлось месяц назад забор поставить.

Дочь Германа с началом войны перебралась в Литву, там закончила школу, а теперь поступает в университет в Кельне. Спрашиваю, почему он не занимается фермерством в Литве, ведь там и условия лучше, и гражданство у него есть. Фермер говорит, что там такое хозяйство стоит очень много денег.

— В Литве я уже такого не построю, там все занято. Можно хутор купить, но это будет стоить миллионы долларов. А тут я купил дом и вон сколько земли, 10 гектаров. Паши, сажай, выращивай! Все пустое, брошенное. И потом, я тут арбузы, персики, черешни, дыни ем. А в Литве что? Груши и яблоки. Да и тут я в лесу живу, на мой век земли хватит точно.

Несмотря на все хозяйство, Герман рассказывает, что сейчас он живет бедно.

— Мне грех жаловаться на жизнь, я и падал, и взлетал, но я никогда не обманывал и всегда в бизнесе имел лицо. Потому я быстро поднимался и завоевывал место. А с другой стороны, это мне вредило, не давало развиваться сильнее, потому что вокруг много людей, для которых главное — деньги. Бывало, что у нас с женой на неделю только палка колбасы и все. А бывало, что за раз в магазине три тысячи долларов тратили. Я сейчас бедно живу, но не жалею и никогда не жалел.

Во дворе стало еще больше кошек: одна из них залезла прямо на пенек перед столом, пес Чарли тут же подскакивает к кошке и вылизывает ей ухо. Герман закуривает очередную папиросу и показывает руками на все хозяйство.

— Очень хочется найти семью, которая тоже жизнь переосмыслила и хочет жить в гармонии с природой. Не просто потому что им плохо и трудно, а чтобы думали так же, как и я. В жизни всякое бывает, я ее посмотрел, она очень интересная. Дети мои сюда уже не поедут. Хочется, чтобы все, что я создал — осталось. Хочу передать эту любовь.

День заканчивается, нужно добраться до Северодонецка через блокпосты. Герман выносит несколько бутылок сиропа бузины, который он делает сам, предлагает набрать с собой боярышника и винограда. Барни валяется на спине, рядом с ним несколько кошек, вокруг ходят куры и цыплята. До города по разбитой дороге нам часа два. Герман с женой выходят за ворота, мы прощаемся. Перед самым отъездом Герман закуривает и наклоняется к окну машины:

— Знаешь, если бы ко мне кто-то сейчас пришел с дипломатом, а в нем лежал миллион долларов, и сказал: «Поехали делать бизнес» — я бы отказался. Я не променяю то, что я тут вырастил, ни на какие деньги.