«Путина заботит, как Зеленский будет разговаривать о Донбассе». Российский журналист Петр Верзилов — об украинских выборах и своем отравлении

О Зеленском и выборах

Почему ты приехал в Украину?

Я открыто симпатизирую Зеленскому, и мне хотелось посмотреть, как будут проходить дебаты на стадионе, что будет в штабах.

И как тебе дебаты?

Дебаты всегда проводятся по такому американскому варианту — в маленьких телестудиях или как небольшая уличная тусовка. А вот дебаты, переходящие в митинг, — такого еще не было нигде, и было интересно посмотреть на такой формат. Их [за бессодержательность] критиковали люди, которые не видели, как дебаты проходят в Америке. Там это такая же смесь ораторства, оскорблений и упреков.

Почему ты симпатизируешь Владимиру Зеленскому?

Зеленский — первый человек нового поколения, который пришел к власти в бывших странах Советского Союза. Дело не только в возрасте. Взять, например, [премьер-министра Украины Владимира] Гройсмана. Он ровесник Зеленского, но уже человек другого поколения. В это поколение политического истеблишмента входят [президент Петр] Порошенко, [экс-президент Виктор] Ющенко, [бывший премьер-министр Юлия] Тимошенко, [президент России Владимир] Путин, [премьер РФ Дмитрий] Медведев. Это люди из 90-х, которые привыкли определенным образом проводить свое время, общаться, жить. Они сильно отличаются от нас — такого себе поколения Алексея Навального, который старше меня на 10 лет, но мы примерно одинаковы. Зеленский такого же плана. Я не представляю, чтобы какому-нибудь политику старой формации жена утром ставила Eminem [Зеленский говорил, что в день выборов жена поставила ему Eminem для настроения]. Такие маркеры имеют большое значение.

Зеленский знаком с олигархом Игорем Коломойским, они бизнес-партнеры, и многие опасаются, что он будет влиять на президента. Коломойский — это старое поколение.

Да, но это меня не отпугивает. Все опасаются, что эти люди получат какие-то преференции. Надо смотреть, как он будет себя вести дальше, и судить по этому.

Зеленского критикуют за отсутствие опыта.

Я считаю, что опыт в политике часто вредит. И как раз человек, который не имеет такого политического или профессионального опыта, чаще и становится успешнее в политике.

Чего ты ждешь от Зеленского?

Прежде всего — борьбы с коррупцией в Украине. Российские медиа долгое время злорадствовали: где же ваша хваленая борьба с коррупцией? Успешный кейс президента Зеленского очень сильно повлияет на российскую политику.

Но коррупция — сугубо внутренняя украинская проблема. А что по поводу отношений Украины и России?

Очень сильно бесит то, что есть решения, которые бьют по обычным людям, но никак не влияют на главных злодеев. Например, отмена прямых рейсов Москва — Киев. Я сомневаюсь, что людям, которые хотели попасть в Украину с плохими намерениями, это как-то усложнило жизнь.

Отмена прямых рейсов связана не с этим, а с полетами российских авиакомпаний в аннексированный Крым.

Можно было привлечь компании, которые не нарушают режим санкций и точно так же летают по этому маршруту [Москва — Киев]. Или, например, запрет фильмов, произведенных в России после 2014 года. Смешно, что в Википедии первым в списке [запрещенных фильмов] идет фильм «8 лучших свиданий» Владимира Зеленского.

Очень часто приходится дискутировать на Западе о разных санкциях в отношении России. Гораздо эффективнее затрагивать персональные интересы отдельных граждан. Я надеюсь, что новый президент сможет что-то сделать в этом направлении.

В западных и некоторых российских СМИ озвучивается идея, что Зеленский может стать внутренней проблемой для Путина. Мол, россияне увидят, что кто угодно может попробовать себя в политике и у него все получится.

Путин об этом даже не задумывается. Он не думает, что Зеленский, который успешно борется с коррупцией в Украине, может как-то повлиять на умы россиян. Путина заботит то, как Зеленский будет разговаривать с ним о Донбассе и прочих вещах. Но это [борьба с коррупцией] могло бы вдохновить российскую оппозицию.

На что?

Пример Зеленского может показать, что демократические способы протеста возможны. Тем более, в России можно заниматься политической деятельностью.

Об отравлении и расследовании убийства российских журналистов в ЦАР

Что ты думаешь о своем отравлении осенью прошлого года?

Меня отравили, скорее всего, в здании Басманного районного суда Москвы. После суда я пришел домой и начал терять зрение, возможность дышать и контролировать разные части тела. Моя девушка вызвала скорую помощь, потом я отключился. Дальше перемотка на три недели вперед, потому что я не помню, что со мной вообще происходило за это время. Три недели спустя я открываю глаза в Берлине. Помню, что сознанию потребовалось еще какое-то время, чтобы склеить реальность. Мы прожили в Берлине полтора месяца, потом я уехал в Израиль и в январе вернулся в Россию.

Не было страшно возвращаться?

Наверное, это профдеформация — когда много лет занимаешься чем-то таким в России, ты не чувствуешь страха перед спецслужбами. Ты понимаешь весь спектр того, что с тобой может произойти, и относишься к этому как к данности. У власти есть мечта, чтобы все уехали и никто ничем не занимался. Пусть лучше уезжают сами.

Уже известно, чем тебя отравили?

Этого никто до сих пор не знает. Подозревают вещество «скополамин». В Южной Америке его используют преступники, чтобы отключить сознание жертвы. Но при этом человек может совершать какие-то действия — например, снимать деньги со счета. Скорее всего, у меня был какой-то такой коктейль, но только в десятки раз сильнее, чем тот, что используют бандиты в Америке.

Ты считаешь, что тебя отравили из-за расследования убийства российских журналистов в ЦАР? На какой стадии оно сейчас?

Мы пытаемся выяснить, кто был организатором, исполнителем и заказчиком убийства. Из того, что мы можем сейчас говорить: исполнители убийства, скорее всего, приехали с Донбасса, провели операцию на территории ЦАР и улетели обратно на Донбасс.

Саша Расторгуев [один из убитых журналистов] был моим близким другом. За год до его смерти мы вместе работали над фильмом, собирались продолжить съемки через месяц после его возвращения из Африки. Я тоже собирался ехать в Африку, но из-за работы не сложилось.

Мы иногда обмениваемся информацией с командой [российского оппозиционера Михаила] Ходорковского [он ведет расследование убийства журналистов из Лондона], но не принимали от них какую-либо финансовую помощь. В ЦАР у нас есть определенное количество людей, которые опрашивали свидетелей, говорили с какими-то старцами. Они на месте фактически работали детективами.

Ты веришь, что это дело в России когда-нибудь раскроют?

Наверняка, когда сменится власть. Правоохранительную систему в России можно изменить. Она получает конкретный приказ и выполняет его. После того как Путин перестанет быть президентом и вообще как-то влиять на российскую политическую систему, она просто захлебнется в борьбе разных групп друг с другом.

О «Медиазоне» и акционизме

Как сейчас работает «Медиазона» [правозащитный сайт Верзилова об уголовных делах и преследованиях в России]? Есть ощущение, что когда издание только запустилось [в 2013 году], в России было посвободнее, чем сейчас.

Были приняты законы, ограничивающие деятельность СМИ. Но они усложнили жизнь организаций, которые не были готовы меняться и работать по-новому. Мы и правозащитники оказались довольно гибкими к подобным изменениям. На нас такие запреты особо не повлияли. Разве что Роскомнадзор просит постоянно удалять фразы про разные способы самоубийства.

Политические нюансы понятны, а что с финансовой стороной?

Она связана с политической. Рекламодатели очень неохотно публикуют свою рекламу на «Медиазоне». Находятся разные банки и телекоммуникационные структуры, которые иногда что-то такое делают. Но они не хотят, чтобы их бренд ассоциировался с ежедневными репортажами об убийствах. Реклама как способ функционирования издания для нас не подходит. Это главная сложность.

На что существуете сейчас?

Примерно 35 процентов — это пожертвования, еще 30 — это разные инвесторы, остальное — институциональные гранты, которые регулярно работают с медиа и поддерживают нашу деятельность.

Со стороны кажется, что вы стали меньше заниматься акционизмом. Что с ним случилось?

Ничего не случилось. Когда я летом сидел в спецприемнике, ко мне практически каждый день подходили сотрудники полиции и просили автографы для дальних родственников в Мурманске. Для них мы — люди из телевизора, и нет негативной реакции.

Так все-таки, акционизм жив или мертв?

Акционизм жив, пока происходят акции, даже если не очень часто, или пока жива память о них. Нельзя делать акции каждые две недели. После нашей акции на Чемпионате мира многие люди в России говорили, что больше Чемпионат им ничем не запомнился. На Западе это тоже показалось очень удачным высказыванием. Идеальная и утопическая задача любой такой акции — смена политического режима в России. Мы, конечно, не добились этого, но есть определенное движение в этом направлении.