«Мы восприняли бегство Януковича как предательство. Но его тут тоже осуждали. Сейчас мне более симпатичен Бойко. Может просто ностальгия по прошлой жизни»
Ей около пятидесяти. Родилась в небольшом городке возле Донецка, получила два высших образования. До оккупации в разное время работала на промышленном предприятии и на госслужбе.
Война лишила меня любимой работы. Когда каждый день стали погибать люди на наших глазах, уехали дети и увезли внуков. Любимица нашей семьи немецкая овчарка сошла с ума от обстрелов, спасти ее не удалось.
Я всегда интересовалась политикой. На неконтролируемых территориях доступны все основные каналы российского и украинского телевидения. Я смотрю «112 канал» и немного «Россию 24». Читаю новости в интернете. Имея жизненный опыт, я почти научилась отделять факты от фейков. Мне кажется, мной манипулировать через «голубой экран» не получится.
Киев бросил на произвол судьбы местные власти еще с марта 2014 года, еще какое-то время они пытались выполнять свои функции. Но потом поставили Таруту главой области. А тот ничего толкового не сделал. Людей тоже бросили. Кроме Ахметова, который организовал автобусы для эвакуации в самые тяжелые дни и отправлял гуманитарную помощь.
Во время обстрелов люди бежали, кто куда. У нотариусов закончились бланки доверенностей на вывоз детей. Украина перестала присылать какие-либо документы. Россия, не смотря на разбитые лагеря беженцев, не принимала без правильно оформленных документов. Не было ветеринарных справок, вывезти животных было невозможно. Знаете, что придумали? Учили своих питомцев отзываться на кличку. Подъезжает человек к границе, выпускает кота или собаку до таможни, переезжает и уже с той стороны зовет. Кто научился – побежал. А если не пошел? Был небольшой период, когда много [бесхозных] животных бегало.
Перестали платить пенсии, зарплаты бюджетникам. Предприятия Ахметова еще как-то платили. А тут трансляция слов Порошенко: «Наши дети пойдут в школу, а их дети будут сидеть в подвалах»? Люди были шокированы: «Что ты сказал? Ты моих детей загонишь в подвал? Подожди еще». Подумал такое человек, решил, что обстреливает мирное население украинская армия, и пошел воевать. Это ситуация на весну-осень 2014 года.
Я бы очень хотела, чтобы все было как раньше. Я не хочу, чтобы наши территории входили в Россию. Я хочу жить в Украине, но не при Порошенко и всех тех, кто его привел. Они столько сделали, чтобы нас разъединить, чтобы показать, что люди с неподконтрольных территорий Украине не нужны. Есть много политических заявлений, но ни одного шага навстречу.
Многие жители наших региона не приняли Майдан. Да, мы восприняли бегство Януковича как предательство. Но его тут тоже осуждали. Он бы не пошел на следующий срок. Сейчас мне более симпатичен Бойко. Может просто ностальгия по прошлой жизни.
Я уверена: если завтра объявят мир и по телевизору его будут активно пропагандировать, то население забудет через «три дня» всю ненависть. Помирятся все. Но что делать со служившими в армии, жизнь которых превратилась в войну. Они просто так не уйдут. За столько лет конфликта часть людей так вжились в него, что «достать» их оттуда практически невозможно.
«Власть в Украине узурпирована. Она должна исполнять волю народа. Я не верю, что воля народа — это война»
Ее родители в молодости приехали на Донбасс из России на заработки, познакомились, поженились и остались жить в Украине. Она всю жизнь провела в Донецке. Окончила среднюю школу, выучилась на швею. Потом работала в социальной сфере. У нее трое детей, муж умер еще до войны. После начала АТО она поступила на психологию. Сейчас ей за сорок. Двое из ее сыновей уехали в Россию. Третий учится в Донецком техникуме.
Началась война, и моя жизнь перевернулась с ног на голову. Война это не жизнь — это существование. Особенно, если живешь в трех километрах от фронта.
Я зарабатываю 4800 рублей [чуть больше 2 тысяч гривен]. Выживаем с трудом. Помогает пенсия по потере кормильца, которую получают дети. Чтобы продержаться, нам нужно 30—40 тысяч рублей [13—17 тысяч гривен]. Это позволит иногда обновлять гардероб.
В июне 2014 года я отвезла детей в лицей в Геленджике (Россия). Ребята прошли конкурс в 300 человек на место. Первые десять дней нам помогала местная семья — жили бесплатно. Потом снимали жилье. В ночную смену работала на побережье помощником повара. Получала больше, чем в Донецке. Впритык хватало на еду, проживание и потребности детей. Так прошел месяц. Ребята там остались, а я вернулась домой. Все, что заработала, оставила им.
Мои корни в России, но я родилась тут, а воспитывалась в Советском Союзе, потому исхожу из принципа «где родился, там пригодился». Но мои дети не хотят оставаться в Донецке из-за войны. Пока идет война, нет никакой перспективы, заработки малы, приходится жить в стрессе, ожидая бомбежек.
Я чувствую, что мы как бельмо на глазу в Украине, особенно во Львове и на Волыни. В 2004 году я была во Львове. Нас очень хорошо там принимали. Мне, наверное, повезло, я не сталкивалась во Львове с враждой. Но я больше верю нашим друзьям из Днепра: в конце 90-х они рассказывали, как у них гостила семья из Львова. Запомнились их слова — «Якісь вони не наші».
Живу с паспортом Украины. Паспорта «ДНР» у меня нет. Всегда считала себя гражданкой Украины. Перелом произошел, когда где-то в 2008 году началась насильственная украинизация, обязали вести всю документацию на украинском. Это воспринималось как давление.
Я не представляю, что «ДНР» вернется в состав Украины или присоединится к России. В моей семье никто не погиб. Но у нас есть [знакомая] девочка, у которой погибла вся семья, разрушен дом. Такие люди костьми лягут, но не вернутся в Украину, под то правительство, которое нас бомбило. Власть там узурпирована. Она должна исполнять волю народа. Я не верю, что воля народа — это война.
«Нам могут сказать: вы хотели — получите. Но мы так не хотели»
Она родилась в Донецкой области. Окончила политехнический институт, больше 20 лет занимается бизнесом. Живет в родном городе с мужем. Дети уехали из Украины. Сын — за границу еще до начала АТО, дочь — в Россию после начала конфликта.
Средний доход нашей семьи — около 15 тысяч рублей [6400 гривен]. Для нормальной жизни нужно в два раза больше. До войны мы жили спокойно, без роскоши. У нас свой дом, две машины, компьютеры, планшеты. Сейчас я не могу позволить себе ездить к сыну и дочери так часто, как хочу. Доход от бизнеса низкий — о его развитии говорить не приходится.
Требования к бизнесу ужесточили и приблизили к российским. Налоговая нагрузка вроде бы стала меньше, но бизнес сложно вести из-за того, что у большей части населения денег мало. С проверками к нам стали приходить чаще и проводят их пристальнее. О взятках речь даже не идет — это невозможно. В налоговой инспекции, как и другим бюджетникам, теперь неплохо платят: самая низкая зарплата — 10—11 тысяч рублей [4—5 тысяч гривен], а у руководителей 20—50 тысяч рублей [9—21 тысяч гривен].
У нас есть Республиканский банк, можно оплачивать коммунальные услуги, получать деньги через зарплатный проект, рассчитываться карточками. Кредитов и депозитов пока нет. Есть еще несколько частных платежных систем, через них можно платить в интернете.
Украина сделала все, чтобы оттолкнуть людей: это и блокада, и лишение пенсий, и то, что банки уехали. Нам могут ответить: вы хотели — получите. Но мы так не хотели. Донбасс не приемлет националистические взгляды, а во власти Украины много людей с такими позициями. И в парламенте такие есть. Люди у нас этого боятся.
На мой взгляд, у нас 30—40 процентов людей хотят стать частью России. Двадцать процентов думают, что Украина вернется — это те, кто работали на украинских предприятиях и до последнего получали украинскую зарплату. И есть люди, которые считают, что республики должны получить хоть какой-то статус. Наши республики выжить сами не смогут. Правильно — остаться в составе Украины, но с автономией. Или создать федерацию. Но только после смены действующей власти в Украине.
«Нас не надо бояться. Не надо считать всех быдлом и потомками зэков из РФ»
Она родилась в небольшом городе возле Донецка. Отец преподает в одном из университетов. У нее несколько высших образований. После начала войны стала предпринимателем. В 2014 году семья попыталась переехать в Киев, но денег на жизнь в столице не хватило и они вернулись. Ее старшие дети учатся в Киеве. Возвращаться в Донецк она им запретила.
До войны я гордилась, что у меня много детей, есть любимая работа. Все изменилось. Дети живут отдельно, любимой работы и коллектива больше нет. В последние месяцы мы живем на 200 евро в месяц. До войны мы зарабатывали около тысячи евро. Чтобы жить нормально нам бы хватило 400—500 евро.
Украинские классы в школах упразднили, остался час в неделю на украинские язык и литературу. Есть ли в школах пропаганда? Детям младшей школы и начальной средней дают «Урок гражданственности». Сначала рассказывали про гимн и герб «ДНР», но потом стали говорить и о нашем крае: о местных ремеслах, заповедниках, животных из Красной книги.
Я бы хотела, чтобы наши территории вернулись в Украину. Но если для этого нужны смерти, то мне проще не иметь позиции. Меня смущает, как поступили с пенсионерами. Им негде получить справку переселенца, потому что они не переселенцы. Как им получать украинскую пенсию? Папа всегда был на стороне Украины и обвинял в конфликте Россию. В апреле и мае он почему-то не получил пенсию. Это его подкосило, он закрылся.
Блокада мне тоже не понравилась. Пока украинские продукты к нам попадали, было ощущение, что связь не разорвана. Начали завозить продукцию из России. Сначала был шок, потому что везли самое некачественное. Потом люди нашли замену. Мы оказались не нужны Украине как потребители.
Нас не надо бояться. На оккупированных территориях осталось много активных, интеллигентных и образованных людей. Не надо считать всех быдлом и потомками зэков из РФ.
«В Луганске работает украинский драматический театр. Вы бы знали, какие там аншлаги»
Она родилась в России, в детстве переехала в Луганск и живет там по сей день. У нее двое взрослых детей. До конфликта была частным предпринимателем. После начала АТО не захотела бросать престарелых родителей. Ее дом дважды разбомбили летом 2014 года. Сейчас ведет бизнес на подконтрольной Украине территории и в вооруженном конфликте поддерживает Украину.
Мы могли уехать в 2015 и 2016 годах, но пришлось бы тыняться по квартирам, платить за аренду. Сейчас снять квартиру в Луганской области (на подконтрольной ее части) можно за 3,5 тысячи гривен в месяц. В Луганске такая сумма покрывает коммуналку и отопление в моем доме. И еще: у меня в Луганске похоронены все родственники. За могилами надо ухаживать.
У меня вся семья придерживается проукраинских взглядов. Таких, как мы, много — просто они этого не афишируют. Я ни с кем ничего не обсуждаю. Даже с соседями, с которыми мы долго прожили бок о бок. Мы ведем замкнутый образ жизни и стараемся не выходить в город без особой надобности. Мне некомфортно ходить по улицам, где ездят вооруженные люди.
В Луганске работает Луганский украинский драматический театр на Оборонной. Все спектакли там на украинском языке, играют украинские пьесы. Вы бы знали, какие там аншлаги! Руководит театром украинский артист Миша Голубович. В школах преподают украинский язык. Многие дети дистанционно учатся по украинской программе, чтобы поступать на подконтрольной территории. Часто это скрывают — боятся.
В Луганске цены, как в Москве. Нам легче выкручиваться, потому что зарабатываем мы сравнительно много — 40—50 тысяч гривен в месяц. В Луганске много людей — переезжают жители маленьких городков, выкупают жилье по дешевке. Приличная трехкомнатная квартира в восточных районах города может стоить 9—10 тысяч долларов.
В магазинах продают некачественные продукты. Российские есть невозможно. Белорусские получше. Есть много украинских: беловодское масло, сыры. Артемовским шампанским завалены все магазины. О какой блокаде речь?
В Луганске до сих пор нет гражданского права: «свое» не приняли, а украинским не пользуются. Работает только уголовное и административное законодательство: можно только зарегистрировать рождение, смерть и разобраться с алиментами.
Самая большая ошибка Украины — она позволила ввести здесь российский рубль. Многие это расценили так: Украина их бросила. Мама из-за здоровья не могла выехать и оформить пенсию, не получает ее уже три года. Морально тяжело переезжать через линию разграничения. Это надо делать каждые 59 дней. Я видела смерти в очередях — то сердце, то тромб у кого-то оторвался. Можно стоять по 5—6 часов, пока пройдешь контроль. Взятки за пересечение берут с обеих сторон. Не с человека, а с перевозчиков. В стоимость билета эта «услуга» уже входит. И теперь дорога занимает не два часа, как раньше, а десять.
Я хочу жить и умереть в Украине. Но я хочу, чтобы мои дети жили в европейской стране, где есть защита прав человека, социальная стабильность. В нынешнем Луганске будущего нет.
Обе стороны виноваты, что были смерти. Мне жалко мальчиков с обеих сторон. Тут они часто берутся за оружие, чтобы семья выжила. Семь тысяч гривен — это хорошие деньги для этих территорий. Другой работы нет.
Я боюсь хорватского сценария — что нас освободят силой. Я боюсь, что мои дети и внуки попадут под обстрелы. Я видела детей, которые после бомбежек теряли речь. Это страшно