Правые сорвали киевский «Трансмарш». Мы нашли его участников и расспросили, о чем им не дали сказать

18 ноября в Киеве должен был состояться «Трансмарш». ЛГБТ-организация «Инсайт» приурочила свою акцию к Международному дню памяти трансгендерных людей, который отмечается 20 ноября. Через три минуты после начала правоохранители прекратили акцию, чтобы защитить ее участников от атак. Сначала правые организации заняли локацию, откуда должен был стартовать «Трансмарш», затем неизвестные бросили в митингующих дымовые шашки. Корреспондент theБабеля поговорила с тремя трансгендерными участниками акции об их прошлом, семьях и проблемах гендерного перехода.

Инна Ирискина, 41 год, кандидат технических наук, координатор транс-направления ГО «Инсайт»

Примерно в 13 лет я начала представлять себя девочкой: тайком залезала в мамин шкаф, примеряла ее одежду. Сначала это было некой игрой, но я сразу поняла, что о ней лучше никому не рассказывать. Потом это понимание подтвердилось: мама застукала меня, когда я примеряла ее блузку, и сказала: «Я не знаю, что это, но чтобы этого больше не было». После этого я старалась больше не переодеваться, как-то подавить в себе это влечение.

В 23 года я нашла в интернете группу поддержки для трансгендерных людей, которую организовала женщина-транс, уже совершившая переход. Тогда меня бросало в эйфорию от понимания, что есть и другие такие люди, что с «этим» можно жить. Мне казалось, что я все объясню родным и все будет хорошо. Но моя мама начала говорить, что эти люди затягивают меня в секту, чтобы я перестала с ними общаться.

Впоследствии она позволила мне переодеваться в бабушкиной квартире, куда мы периодически ездили на выходные. Но взамен я должна была прекратить общаться с трансгендерным сообществом. Тогда я была зависима от мамы — она болела раком. Я не хотела ей перечить. В те моменты, когда я приходила в квартиру, надевала женскую одежду, делала макияж, я была очень счастливой.

Через некоторое время после маминой смерти я переехала в бабушкину квартиру, жила с двумя подругами, которые нормально относились к этому. Мы вместе ездили на рынок покупать мне одежду. Через некоторое время я начала выходить на улицу, прогуливалась по парку.

Потом начала ходить в кино в женской одежде. Мне это нравилось — вокруг были люди, но они меня не видели из-за темноты

Однажды я возвращалась из кинотеатра, и меня выследили двое подростков, стали подтрунивать, загнали на автобусную остановку и мы начали драться. Они украли мою сумочку с деньгами, документами, фотоаппаратом и убежали. Сначала я думала обратиться в милицию, но потом решила, что может быть еще хуже. Боялась, что если расскажу обо всем в милиции, это разойдется, об этом узнают на моей работе.

Этот инцидент с дракой стал для меня тем рубиконом, когда я решила идти дальше, потому что как бы я не одевалась, было видно, что я мужчина. Я поняла, что стоит решиться на гормонотерапию.

Мой переход происходил маленькими шагами. Я начала принимать гормоны и носить на работу определенные аксессуары из женского гардероба. Каждый раз, когда ко мне обращались на улице как к девушке, я чувствовала подъем. На работе сначала, видимо, ничего не замечали, а если и замечали, то ничего не говорили. Примерно через полгода я рассказала обо всем руководству. Они это восприняли вполне нормально. Мой шеф даже сказал, чтобы я обращалась, если будет нужна помощь.

Еще через несколько месяцев я полностью перешла на женскую роль. 8 марта я пришла на работу уже полностью как женщина. Ни для кого на работе это уже не было шоком. Все восприняли это нормально. Я до сих пор там работаю.

Себастьян Романов, 23 года, студент, изучающий туризм

Я с детства чувствовал, что внутри у меня «одно», а снаружи — «другое». Я дружил с ребятами, мне нравились девушки. Сначала думал, что я лесбиянка. Но я понял, что это не то, потому что у меня была дисфория, то есть мне не нравилось мое тело, не нравилось, когда ко мне относились как к девушке. Родители ни о чем не догадывались. С мамой у меня были очень сложные отношения — мы постоянно ссорились. И с отчимом — он много пил.

В 16 лет я впервые прочел о трансгендерности в интернете. Когда увидел, сколько стоят операции по смене пола, был шокирован. Это казалось нереальным и очень удручало.

Я несколько раз пытался покончить с собой: хотел прыгнуть с крыши, перерезать вены, но в последний момент меня спасали родные люди

Когда в 2014 году началась АТО, я стал участником волонтерского движения, помогал военным. В определенный момент захотел поехать служить парамедиком. Сначала думал про добровольческий батальон, затем — про официальную службу. По разным причинам мне это не удавалось сделать три года. В 2017-м мне предложили пойти в «Азов» наводчиком БМП [боевая машина пехоты], без предварительного обучения. Они тогда стояли на линии соприкосновения, и я понимал, что буду просто пушечным мясом. Сказал, что мне нужно подлечиться и я перезвоню.

Когда я закончил разговор с командиром «Азова», мне пришло сообщение, что меня одобрили в «Шелтер» [убежище для ЛГБТ-людей, оказавшихся в сложной жизненной ситуации]. Я отправился туда, потому что мне было сложно жить с мамой и нужно было оформить диагноз [чтобы изменить документы, трансгендерным людям требуется диагноз психиатра, который удостоверяет их трансгендерность]. Я хотел получить диплом об окончании университета уже с новыми документами.

От предложения «Азова» я впоследствии отказался, потому что видел много военных, которые открыто оскорбляли и презирали ЛГБТ-людей, и поехал в «Шелтер». Там начал гормонотерапию. Изменения были заметны уже после первых уколов: изменилось эмоциональное состояние, добавилась физическая сила. До первого укола я мог отжаться от пола максимум четыре раза, после него — десять.

Маме сначала ничего не рассказывал, потому что у нее всегда были гомофобные взгляды. В подростковом возрасте я долго пытался объяснить ей, что мне нравятся девушки. Тогда она с этим частично смирилась. О том, что я трансгендер, она узнала случайно и спросила: «Тебе же не перестали нравиться девушки?» Я ответил: «Нет, мама, ориентация не меняется». Она такая: «Ну слава Богу, а то бы я не пережила, если бы оказалось, что ты гей».

Отчиму принять это было труднее. Он сказал, что начнет обращаться ко мне как к мужчине, только когда я «приду к нему и вывалю ему на стол [мужской половой орган]». Впрочем, отчим с нами уже давно не живет, поэтому это не очень важно.

В этом году я сменил документы. Теперь мне нужно стать на учет в Министерстве обороны и получить военный билет — без него я не смогу ни учиться, ни работать. Это сделать оказалось проблематично. В военкомате мне сказали, что им требуется дополнительное подтверждение моего диагноза. Сказали, что мне нужно будет полежать месяц в психбольнице, чтобы получить военный билет. Меня это разозлило: какое еще может быть подтверждение, если у меня новые документы? Эта ситуация меня достала. Я думаю над тем, чтобы уехать из Украины туда, где отношение к ЛГБТ-людям лучше, чем здесь.

Анастасия-Ева Домани, 39 лет, правозащитница и активистка ЛГБТ-движения

Я с детства мечтала быть женщиной. Помню, как в молодости заходила в магазин женской одежды и примеряла блузки, а продавщицы были настолько напуганы, что вызвали охрану или полицию. Каждый раз это было для меня настолько стрессовым моментом, что я не выходила несколько дней из дома после такого «шопинга».

Но всерьез я задумалась над «переходом» уже в 36 лет, когда была уже в браке и имела дочь. Я не сказала жене сразу все как есть. Сначала спрашивала, не против ли она, если дома я буду одеваться так, как хочется. Она воспринимала это как элемент интимной игры, но потом начала что-то подозревать.

Тогда я изредка посещала встречи трансгендерных женщин. Мы встречались, чтобы поговорить о бытовых проблемах, чтобы побыть собой: переодеться в свой «образ», пофотографироваться. Но я не могла объяснить жене, зачем я туда хожу, поэтому врала, что езжу в командировки. Со временем она начала подозревать неладное: думала, что на этих встречах мы устраиваем оргии. Тогда начались критические сложности в наших отношениях.

Впоследствии я приняла решение пройти гормональную терапию.

Жена сказала, что я могу перевоплощаться в девушку, но это не должна видеть наша дочь. То есть при ней я должна быть «отцом»

Я согласилась. Все было хорошо, пока однажды я не узнала, что жена познакомилась с каким-то иностранцем на сайте знакомств. Когда я это увидела, внутри все оборвалось.

Жена с дочкой сейчас живут отдельно. Пережить их переезд мне было очень сложно — я плакала день и ночь. Но сейчас мы нормально общаемся, я вижусь с дочкой.

Недавно мне удалось изменить документы, но мои родители до сих пор не знают, что я трансгендерная женщина. Моя мама иногда покупает мне мужские свитера. Я часто пытаюсь подобрать слова, чтобы все рассказать родителям — они у меня замечательные, но до сих пор не могу этого сделать. Видимо, проблема во мне, в моей неуверенности.

После «перехода» я перестала общаться со всеми своими друзьями и даже многими родственниками. Много лет я была участником движения «Ультрас». Когда некоторые из них узнали из телесюжета, что я стала женщиной, то начали писать негативные посты об этом в Facebook. Я стараюсь все это не читать, чтобы не разрушать свою психику.

Сейчас я мечтаю доснять документальный фильм о трансгендерных людях и получить наставничество над ребенком из детского дома. Удочерить или усыновить ребенка трансгендерному человеку невозможно. Наставничество получить тоже сложно, но я хочу попробовать.