«Мы отличаемся тем, что вы думаете только о себе, а я — о других». Один день с Катериной Ножевниковой, главой одесского фонда, благодаря которому больные ковидом дышат

За последние сутки в Одессе 493 новых случая заражения коронавирусом. Всего с начала года там почти 70 тысяч заболевших, 2 092 человека умерли. Почти 150 тысяч заражений в области, которая сейчас находится в «красной» зоне. Для большинства это привычная статистика. Для одесского благотворительного фонда «Корпорация Монстров» (КМ) — реальные люди и их истории. КМ и его глава Катерина Ножевникова с пандемией борются с самого начала. Через ее фонд проходили деньги олигархов и крупного бизнеса, которые те в марте 2020-го жертвовали на борьбу с ковидом. Из этой истории Ножевникова вышла довольно быстро и занялась родной Одессой. Там она уже больше полутора лет закупает кислородные концентраторы для пациентов, которым из-за «короны» сложно дышать, ищет свободные койки в больницах и, в очередной раз наслушавшись антивакцинаторов, раз в неделю закрывает фонд. Корреспондент «Бабеля» Маша Жартовская провела один рабочий день вместе с Ножевниковой и ее «монстрами» в Одессе. Катя рассказала, зачем она спасает тех, кого презирает, и почему ее родители вакцинировались только спустя полгода уговоров.

В 08:40 в офисе «Корпорации Монстров» на углу Каретного и Лютеранского переулков в Одессе пусто и тихо. Офис похож на склад — в нем много коробок, пакетов с постельным бельем, детские игрушки, книжки, упаковки молока для продуктовых наборов. В небольшой комнате за письменным столом сидит глава фонда Катерина Ножевникова, перед ней — смартфон, лист бумаги, одноразовый стакан с кофе и пачка сигарет. Она здоровается со мной и фотографом, достает из коробки медицинскую маску и быстро ее надевает. В течение дня она будет ее снимать, а мы останемся в масках до вечера — в фонд постоянно приходят родственники больных ковидом, и даже в масках находиться рядом с ними страшно. Ножевникова привыкла.

— Сейчас нам будут звонить, просить концентраторы, а их, видишь, нет, — Катя показывает в сторону двух аппаратов в углу комнаты.

На этих словах ей звонят. Девушка Кристина из Одесской области поникшим голосом рассказывает о маме. Она болеет ковидом, но из-за перелома бедра ее не могут госпитализировать. Приехала скорая, врачи что-то вкололи, но сатурация очень низкая — 44% при норме для взрослого человека 98—99%.

— Кристина, вы поймите, это фактически терминальный (угасающий) пациент, — немного растерянно начинает Ножевникова. — С другой стороны, шансы всегда есть, и с 44% вытаскивали, но не на концентраторе. Мы-то его дадим, поднимем уровень сатурации до 60—70%... Я сейчас буду говорить жесткие вещи, но вы должны понимать, мы сейчас подсаживаем ее на кислород, мы усугубляем ее мучения. За границей таких пациентов колют морфием, и они уходят без мучений. У нас, к сожалению, морфий так просто тоже не получишь.

Кристина слушает и просит передать концентратор через родственника, который будет ехать через Одессу. Ножевникова предлагает ей перезвонить ближе к его приезду, она решит, что можно сделать.

— Простите, — все так же растерянно говорит Катя и кладет трубку.

Я не успеваю задать вопрос — Ножевниковой опять звонят. Женщина рассказывает о больном ковидом родственнике. Он лежит в стационаре частной клиники — в государственную накануне попасть не удалось. Сейчас больного хотят забрать домой, но для этого нужен концентратор. Без него сатурация 60%, с ним — 90%. Ножевникова выслушивает до конца и начинает объяснять.

— Вы понимаете, что если сатурация падает до 60% — это пациент палаты интенсивной терапии, забирать его домой на 10-литровый концентратор очень опасно. У вас дома отключат электричество или авария — и через 15—20 минут у вас пациент с сатурацией 60%, ваши действия? Скорую вы не дождетесь — она будет ехать 3—4 часа. Пациент считается условно стабильным, если держит сатурацию 92—94% на трех-четырехлитровом концентраторе. Все, что ниже 80%, — критически плохо, человека нужно стабилизировать. Или ищите генератор на случай, если отключат свет.

После короткой лекции по телефону женщине явно неловко. Она благодарит и кладет трубку.

Почти всем, кто сейчас звонит в фонд, нужны концентраторы. Их постоянно приносят, возвращают, записываются за ними в очередь. Концентраторы помогают дышать больным с низкой сатурацией. Если в обычном воздухе 21% кислорода, концентратор выдает 95—97%. Производительность у аппаратов разная: 3, 5, 10, 20 литров чистого кислорода в минуту. В фонде Ножевниковой в основном десятилитровые. Таких, китайской сборки, около 800 штук, каждый в среднем по 25 тысяч гривен. Еще десять 20-литровых фонду подарил UNICEF, они дорогие — по 140 тысяч гривен, это американская сборка.

Больным ковидом концентраторы помогают дождаться госпитализации, когда в больницах нет мест. Фонд раздает аппараты бесплатно. В коммерческом прокате сутки стоят 500 гривен. Минимальный срок аренды — 7 дней. То есть за неделю нужно отдать 3 500 гривен, но часто концентраторов просто нет.

Каждое утро Ножевникова получает информацию о свободных местах в ковидных отделениях одесских больниц. Сегодня 28 есть в Пятой городской, 3 — в Десятой, еще 14 — в инфекционной. Для города-миллионника это мало.

Ножевниковой звонит врач. В его больнице от ковида лечится дядя одной из сотрудниц фонда — Марьяны. Он рассказывает Кате, какие нужны лекарства. Она внимательно слушает и записывает.

— Послушай, он ей как папа, — говорит Ножевникова, когда доктор делает паузу.

— Ножевникова, ты мне это уже три раза говорила! От того, что скажешь еще раз, ничего не изменится.

Около 10 утра в офис «монстров» приходят первые сотрудники: та самая офис-менеджер Марьяна, Наталья и чуть позже Ирина. Всего в фонде работают 8 человек. Они зарабатывают от 8 до 10 тысяч гривен. У Кати — 14 тысяч. По закону на админрасходы фонд может тратить 20% от оказанной помощи. «Монстры» тратят значительно меньше и собирают на это отдельно.

С приходом сотрудников в фонде становится веселее. Наталья берет швабру и начинает мыть пол, Марьяна разбирается с документами. Каждый, кто обращается за концентратором, должен написать заявление и предоставить копию паспорта, идентификационного кода и назначение врача о том, что нужен аппарат. Когда каких-то бумаг не хватает, а концентратор нужен срочно, его выдают под честное слово донести все потом. Все данные вносят в таблицу. Там указывают сатурацию и вакцинирован ли больной. Умерших отмечают красным цветом. Все разговоры и шутки в фонде тоже о «короне».

— Мне вчера звонила девушка по поводу своей бабушки, у той сатурация 65%. Девушка сообщает, что бабушка разговаривает, даже поздравляла с днем рождения свою коллегу. А я говорю: так это у вас просто бабка сильная. А она мне: «Не знала, что 65% — это плохо! Это же так много!» — смеется Ножевникова.

— Катя, а с такими результатами анализов выкарабкиваются? — Марьяна беспокоится о своем дяде с «короной».

— Иди работай, женщина! Со 100% поражения легких выкарабкиваются, — подбадривает ее Катя.

Я спрашиваю, почему в фонде только женщины. Катя говорит, что мужчины на такую зарплату не пойдут, а она очень хотела бы платить больше. Услышав это, одна из сотрудниц Ира шутит.

— Что, что? Я слышу эти волшебные слова?

— Иди работай, — смеется Ножевникова. — У вас зато дополнительные выходные!

— Когда они были те дополнительные выходные?

— Ну, сейчас время такое, — отвечает Катя и поворачивается ко мне. — Ты видишь, они все тут больные на голову — другие просто не выдерживают. Нам многие пишут, что хотят работать в фонде, но они просто не представляют, куда попадут.

На самом деле КМ занимается не только ковидом — у фонда много других проектов. Одиноким матерям и многодетным семьям «монстры» помогают детским питанием, одеждой, игрушками и медикаментами. Малообеспеченных пенсионеров кормят обедами от одесских рестораторов и раздают продуктовые наборы. А главное направление — адресный сбор денег на лечение тяжелобольных детей и закупка медицинского оборудования. В 2020 году «монстры» собрали почти 341 миллион гривен.

Кате опять звонят. Девушка просит концентратор для родственника. Ножевникова записывает все данные и спрашивает о вакцинации. По телефону этот вопрос она задает не всем, но когда люди приходят за концентраторами — это обязательный пункт. Девушка говорит, что вакцинирован AstraZeneca еще в апреле. Это единственное обращение вакцинированного за день.

— Вы у нас в приоритете, — говорит Катя девушке.

Если при выдаче концентраторов ей приходится выбирать, выбирает вакцинированных — в Одессе их более 600 тысяч (привиться в городе можно тут). Одну дозу вакцины в области получили 27%, две — 21%. При этом в городе проходят митинги антивакцинаторов — только в ноябре было два. Для Ножевниковой это главная боль. Периодически она срывается и думает закрыть фонд. Последний пост на эту тему был в начале ноября. Потом Катю отпускает и она опять ищет аргументы за вакцинацию, которые могли бы сработать. Например, публикует статистику из стационаров города и области. В октябре с «короной» туда попали 5 408 человек. Из них вакцинированных меньше 200 (все данные — тут). Я пытаюсь понять, каково это — сутками спасать людей, которые еще вчера говорили, что «корона» не страшнее гриппа, и смеялись над теми, кто носит маски.

— Слушай, — начинает Катя. — Я прекрасно понимаю, о чем ты будешь говорить. Да, они сами виноваты и несут за это ответственность, но я не вправе судить. Многие люди вообще не умеют критично мыслить. Если человек приходит к доктору, которому доверяет, и тот ему говорит: «Не вакцинируйся» — он ему верит. Это же доктор! Это же человек в белом халате! И в городе таких врачей полно. Или вот ребенок когда лезет на подоконник, мы что делаем? Ставим щеколду. Так вот, многие дети не становятся взрослыми.

Даже своих родителей, обоим за 80, Ножевникова уговаривала привиться почти полгода. Получилось случайно — отец два часа слушал разговоры Кати с родственниками тех, кто уже не мог без кислорода.

— После этого сказал мне: «Доча, аргументов более чем достаточно, я иду вакцинироваться». Но они не хотели! Аргументы? Русские люди не сдаются!

А еще за ее гуманизмом стоит личная история. Много лет назад Кате сделали сложную операцию и забыли вытащить интубационную трубку. Она забилась. Наркоз уже прошел, а тело еще не двигалось.

— Я знаю, что такое задыхаться — ничего страшнее нет. Это животный ужас, много лет прошло, а я помню до сих пор. Да, они [противники вакцин, которым нужен концентратор] меня раздражают, бесят, но такой смерти не пожелаешь никому.

В офисе постоянно звонят телефоны — на звонки отвечают трое. Людей записывают в очередь за концентраторами. Кто-то возвращает аппараты. Девушки все протирают, проверяют, все ли работает, меняют фильтры. На каждый концентратор Марьяна кладет ярко-оранжевый стикер с номером телефона и именем человека, который за ним приедет.

Один из них, тучный мужчина средних лет, как раз появляется на пороге. Ирина помогает ему заполнить документы. Он в это время рассказывает, что недавно легко переболел ковидом, потому что «пил водку», а концентратор нужен жене — она болеет тяжело. В фонде после всех звонков и просьб спасти слова «переболел легко благодаря водке» сильно режут ухо, но Ирина держится. Кажется, у сотрудниц либо железные нервы, либо их просто не осталось. Они бесконечно долго объясняют простые вещи, например, что с сатурацией 70% не нужно просить концентратор, а потом «быстро» в магазин, а срочно нужно вызывать скорую.

В офис привезли постельное белье для ковидных отделений. В больницах его не хватает — из-за более тщательной обработки оно быстрее изнашивается. Белые простыни и пододеяльники доставили без пакетов. Мы с Катей начинаем все паковать. Большие прозрачные пакеты тащим в дальнюю комнату офиса — это как бы кабинет Ножевниковой, тоже похожий на склад. Он заставлен коробками и завален бельем для больниц.

К обеду в фонде отключают свет. Ножевникова шутит, что других от отключений они спасают, а о себе забыли. На самом деле это не совсем шутка. «Монстры» договорились, чтобы ДТЭК предупреждал их об отключениях, а они — больных с концентраторами. Аппараты работают от розетки — перебои со светом для кого-то могут быть смертельными.

За обедом, который в фонд доставляет один из одесских ресторанов, мы с Катей говорим о нынешней волне ковида. Она рассказывает, что сейчас все значительно хуже, чем год назад. Раньше в семье часто болел только один человек, сейчас — сразу все. «Тяжелых» больше, кислорода потребляют тоже больше — в два или три раза. Весной казалось, что сатурация 86—88% — это ужас, а сейчас многие звонят с сатурацией от 70%.

После обеда дорогой американский концентратор возвращает известный одесский художник и скульптор Михаил Рева. Он боролся с ковидом и тяжелой пневмонией больше месяца. Рева благодарит Катю и повторяет: если бы не она, он уже был бы на том свете. А теперь у него проект в Днепре — инсталляции, которые разместят на Успенской площади. На аппарат Ревы уже очередь.

Несколько недель назад КМ купил еще 10 концентраторов. Пока у поставщика больше нет, ближайшая поставка через пару недель. Будет ли фонд покупать еще, Катя пока не решила: денег немного, есть другие проекты, к тому же она понимает, что всех не спасти. Говорит, что работает на автомате, но есть случаи, которые цепляют. Как-то ей позвонила женщина. Ее родителям 95 и 99 лет. Ножевникова была готова дать концентратор, долго объясняла, что такое сатурация и кислород, а в финале услышала, что дочь не может приехать.

— В другое время я бы предложила привезти, а теперь просто сказала: это ваш выбор.

Я спрашиваю, бывают ли случаи, когда больные ковидом люди отказываются от помощи, а за них просят родственники.

— Да, у меня сейчас один такой — 200 килограмм, 42 года, не выходит из дому. Ничего не хочет делать, говорит, что у него воспаление.

Но чтобы тяжелобольные отказывались от кислорода, она не видела никогда. В том числе противники вакцинации.

— Такие еще потом, как на «Титанике», расталкивают всех руками. У нас был бизнесмен Вадим Черный — противник ковида. Так когда он заболел, его самолетом возили во все реанимации в Киеве и Израиле.

Электричества в фонде все еще нет. К часу дня в телефоне у Кати 115 звонков. За день их обычно 250—280, бывает и 600.

Марьяна просит нас с фотографом разлить дистиллированную воду в пустые поллитровые бутылки — она нужна для работы концентраторов. Такие бутылки выдают вместе с аппаратами.

Я даже не успеваю посчитать, сколько концентраторов сегодня вернули, Марьяна говорит, около 20, они тут же уезжают к людям из листа ожидания. Ножевникова никогда не сидит без дела. Она раскладывает какие-то вещи, дает комментарии местным телеканалам о ситуации с ковидом в Одессе, постит видео о работе фонда на свою страницу в Facebook. Она говорит, что сегодня на удивление спокойный день и работы почти нет. На самом деле все, конечно, не так — работы очень много, но, кажется, Ножевникова уже не может остановиться. Будет ли она испытывать чувство вины, если закроет фонд?

— Знаешь, я думала об этом — не буду. Тут более эгоистичная история. Я буду скучать по всему этому. Да, это тяжело и я каждый день хочу все закрыть, но мы делаем много крутого, у нас классный коллектив. Я уже никогда не смогу работать на кого-то, потому что тут я царь и бог и сама решаю, что делать и как. Мне предлагали возглавить фонд одного богатого человека, но решения там принимала бы не я.

Однажды в такой ситуации она уже была. В марте 2020 года КМ благодаря хорошей репутации стал опорным фондом в борьбе Офиса президента с коронавирусом. Олигархи и крупный бизнес тогда сбросились на борьбу с эпидемией в фонд Ножевниковой. Довольно скоро КМ уступил место неизвестному фонду «Прайм» Бориса Баума (детальнее тут). После этого Офис обещал провести аудит работы обоих фондов, но так этого и не сделал. О сотрудничестве с властью Катя жалеет по сей день.

В фонде наконец включают свет. Несколько часов подряд сотрудницы отвечают на звонки, к ним приходят и быстро уходят родственники больных. Ближе к вечеру Ножевникова засыпает на диване среди коробок. Спит минут 15 — до следующего звонка. Вечером она едет к стоматологу лечить зуб и в восемь часов опять приезжает в офис. Мы возвращаемся к больным «короной» противникам вакцин.

— Очень сложно помогать тем, к кому относишься… — Ножевникова пытается подобрать нужное слово.

— С презрением?

— Да, хорошее слово. Мне недавно пытались сказать, что я обязана уважать чужое мнение [нежелание вакцинироваться]. А я говорю, что не обязана. Потому что оно не подкреплено ни одним аргументом. Толерантность закончилась. Мы отличаемся тем, что вы думаете только о себе, а я — и о других.

В офисе несколько концентраторов ждут, пока их разберут по домам. Ножевникова садится заносить в базу данные всех, кто сегодня взял концентраторы. С этим она провозится почти до полуночи. На ночь телефон она тоже не отключает. В фонде давно договорились: в крайнем случае люди могут приезжать ночью домой к сотрудникам за концентраторами. Спрашиваю, есть ли те, кому она откажется помогать?

— Не могу ответить на этот вопрос. Скорее всего, нет. Люди бывают тупы и агрессивны, но у этих тупых и агрессивных есть пожилые родители. Со стариками ситуация сложнее, с ними я в Facebook не рублюсь.

Она читает статью о 83-летнем дедушке. Его привезли в Пятую городскую больницу Одессы с ковидом. Уже там он серьезно разбил голову — рану зашили, а окровавленного старика отдали внучке. Дома дедушка умер. Ножевникова показывает мне жуткие фото.

— Ну ты посмотри, какой п*здец! — говорит Катя и выкуривает очередную сигарету.

Обычно здесь мы просим донат для «Бабеля», но не в этот раз. Поддержите «Корпорацию Монстров» здесь.