«Я смотрел, как жена горит живьем, на третий день ее косточки откопал». Полтора месяца назад в Луганской области сгорели несколько сел. Жители до сих пор разбирают завалы и ждут помощи — репортаж

Тридцатого сентября возле Северодонецка Луганской области загорелся лес. За пару часов огонь перекинулся на ближайшие поселки: Вороново, Сиротино, Муратово и Капитаново. Пожар смогли потушить только к вечеру следующего дня. Сгорело 13 тысяч гектаров леса, погибли девять человек, многие семьи остались без домов. Сначала пострадавших разместили в спортзалах северодонецких школ, а потом предложили людям переехать в общежития. В октябре в область приехал премьер-министр Денис Шмыгаль. Он пообещал тем, у кого сгорел дом, по 300 тысяч гривен, а тем, у кого сгорели сараи и летние кухни, по 50 тысяч. Спустя полтора месяца после пожаров денег еще никто не получил. Оказалось, что для компенсации нужно собрать много документов — от права собственности на дом до техпаспорта. У некоторых жителей поселков документы сгорели, а те, кто жил в домах десятки лет, вообще не знают, были ли они. Главный редактор «Бабеля» и фотограф Сергей Моргунов проехали через все сгоревшие села и пообщались с людьми, которые уже второй месяц живут на обгоревших руинах домов.

Капитаново

Полтора месяца назад пожар в Луганской области уничтожил почти 13 тысяч гектаров леса. Горели все поселки от Северодонецка и до самой Станицы Луганской. Но сильнее всего пострадали жители сел Капитаново, Муратово, Сиротино и Вороново — там сгорели целые улицы. Все они находятся по дороге к Трехизбенке — поселку, за которым начинается линия фронта. Чтобы попасть в сгоревшие села, нужно от Северодонецка ехать в сторону Счастья.

Рано утром дорога на Счастье практически пустая, на блокпосту скучают полицейские. Они почти не проверяют машины и только изредка спрашивают документы. Наша машина останавливается у шлагбаума. Полицейский с автоматом заглядывает в окно и просит дать паспорта. Видя нашу с водителем луганскую прописку машет рукой: «Проезжайте». Сразу за поворотом у блокпоста новая дорога заканчивается. Сюда «Большое строительство» Офиса президента не дошло.

Десяток километров по раздолбанной дороге, и справа от нас появляются обгоревшие скелеты строений. Это село Капитаново. Тут из двух десятков домов уцелели всего пять. Один из них — последний по улице. На участке сгорело все: кухня, курятники, ульи, сарай, но сам дом устоял. У него расплавились окна и слегка обгорел шифер. Во дворе женщина лет шестидесяти развешивает белье. Это хозяйка дома Людмила. Дома сегодня она одна, муж поехал в Северодонецк искать подработку. Люда показывает на то, что когда-то было у нее во дворе.

― Гараж сгорел, все сгорело. Одна кровать осталась. Это все было наше, а теперь что? Ну хоть столбы бетонные остались.

Вокруг Людмилы радостно прыгает собака. Это Стив. Он тоже пострадал — обжег лапы, теперь пса приезжают лечить ветеринары-волонтеры. Людмила говорит, что Стиву две недели делали уколы.

― Животные сгорели все. Пес очухался, а кот больше месяца лежит, никак не отойдет. Куры, цыплята, поросенок — все сгорели. В сарае все сгорело. Подвал обгорел. Банки с консервацией все полопались.

Люда показывает на обгоревший фундамент свинарника. Она прожила в поселке почти всю жизнь — занималась сельским хозяйством. Теперь делать тут больше нечего.

― Ну, постирала. Походила по двору. Что дальше? Как эту зиму пережить? Хоть бы окна вставить. Спасибо, что сын деньги выслал ― поменяли спутниковую тарелку, а то наша расплавилась. Теперь хоть новости какие-то смотрим. Смешно слушать, как там эти головы говорящие все обещают. А мы тут на груде пепла.

Государство обещало погорельцам помощь. Тем, у кого сгорел дом, ― 300 тысяч гривен, у кого сараи и хозпостройки — 50 тысяч. Тем, кто надышался дымом, обещали по 20 тысяч. Но чтобы доказать, что ты пострадал, нужно предоставить справку из больницы про отравление угарным газом. Люда говорит, что те, кто тут не жил и не был на пожаре, подсуетились и получили справки и деньги. А те, кто действительно пострадал, остались без денег.

― Мы частично пострадали, нам так сказали. Мы и на 50 тысяч не рассчитываем, а на триста тем более, потому что у нас дом сохранился. А то, что окна у меня все обгорели, все животные погибли — это ничего. За постройки, говорят, нам никто компенсацию давать не будет. Все, что мы получим, — за отравление. В пятницу только документы все подали. Ну, хоть по 20 тысяч — на окно хватит.

Без хозяйства Люде тут не выжить, у нее пенсия две тысячи гривен, у мужа 1 600. Потому он и ездит подрабатывать в город последние несколько месяцев. Сама Люда считает, что лес подожгли специально, но кто — не говорит.

― Если бы пожарники вмешались, деревня бы не сгорела. А так они посмотрели, что огонь подходит к дому, развернулись и уехали. А если бы они траву потушили и огонь, который перекинулся с леса на траву по огородам, то не было бы такого пожара. Как потом уже сами пожарные сказали: «Не было приказа. Нам дан был приказ только наблюдать». Это как-то странно. Бог его знает, где правда, где ложь. Вон там, в конце улицы, еще одна женщина осталась, у нее вообще все целое. Идите спросите у нее.

Единственная улица поселка выгорела полностью. От домов остались только дымоходы и железные кровати. Повсюду валяется обгоревшая посуда, остатки каких-то вещей, груды закопченного кирпича. Второй уцелевший дом — на другом конце улицы. Во дворе лает собака, мычит корова. На огороде что-то делает пожилая хозяйка дома Галина. Зовем ее через забор, чтобы поговорить.

― Здравствуйте, мы приехали о пожарах писать, — говорю я. — Расскажите нам, как тут все загорелось.

― Добрый день. А что я вам расскажу? Сгорело все к чертовой матери, ― отвечает Галина, ― у меня вот дом остался, а кухня сгорела. Корова у меня была, сарай. Все погорело.

― И корова сгорела? — спрашиваю.

― Нет, корову мы на мясо сдали. Ну, я ее успела отвязать, так она и побежала по селу. Потому целая осталась.

Фотограф Сергей Моргунов хочет сфотографировать Галю на фоне обгоревшего сарая.

― А можно сделать вам красивый портрет?

― Нет, мальчики. У меня уже зубов нет, не портретная у меня внешность. Вы лучше дальше поедьте, там целыми деревнями выгорело.

Муратово

Дальше по дороге, за лесом, поселок Муратово. В него огонь пришел и со стороны леса, и со стороны Капитаново, и еще из Трехизбенки. В Муратово есть большое сельхозпредприятие ― в его дворе сгорели тракторы, сеялки и комбайн. Огонь уничтожил несколько улиц. На въезде в поселок магазин «Айдар», на дверях большая надпись «Бесплатный WiFi». У магазина стоят военные грузовики. Нацгвардейцы помогают жителям поселка разгребать завалы и убирать мусор, который остался от сгоревших домов. В магазин очередь из военных. На улице очень холодно и дует сильный ветер. Такой же, как полтора месяца назад моментально разнес огонь по селам. В магазине военный с татуировкой тризубца на всю шею покупает сладости.

― А вот вы мне скажите, ― говорит он продавщице, — очень хочется человека одного обрадовать. Нужно что-то вкусненькое. Ну и коньяк, конечно, но только хороший. Что это у вас?

― А это у нас пряники. Свежие, — отвечает продавщица, — и коньяк у нас весь хороший. Вкусный.

Военный берет двумя грязными от сажи руками коробку с пряниками, потом спохватывается, ставит ее и лезет в карман за влажными салфетками. За ним в очереди еще несколько людей в камуфляжной форме и трое мужчин, одетых по гражданке. Они тоже служат, но сегодня у них выходной.

― Мы тут КамАЗами разгребаем все это говно. Кирпичи, железяки, посуда, трупы животных были, — говорит один из мужчин. — А сегодня вот на рыбалочку пойдем.

― Да, как говорит мой сынок, что папка в ставке может поймать, если у него три литра самогона, — шутит другой военный.

Хотя местным жителям помогают военные, у которых есть техника, завалы после пожаров разгребают уже второй месяц. Напротив магазина под большой ивой дом главы поселкового совета Надежды Ниловко. Под забором стоят ее «жигули». Надежда организовывала стихийный штаб спасения в здании сельсовета и теперь отвечает за сбор документов, чтобы пострадавшие получили выплаты. Идем к ней домой, чтобы узнать, многим ли людям уже выплатили деньги. Стучим в ворота, за ними лает пес. Через минуту Надежда открывает калитку и выходит. На ней рабочая одежда, руки в земле. Спрашиваем, сколько домов сгорело.

― Мальчики, тут был ужас. Просто ужас. Такой ветер, просто ураган! Вот там загорелась Трехизбенка, а с ветром все к нам пришло. Хоть у нас тут и водохранилище, все равно не помогло.

― А когда пожар начался?

― Ох, помню, что детей из школы отпустили, а в двенадцать дня мы уже бегали с депутатами сельсовета по хатам ― предупреждали, чтоб все, кто мог, убегали. Я бегала и кричала всем: берите паспорт и документы на хату. Все! Берите и бегите. Я не знала, загорится дом, не загорится — кому как повезет. А потом как началось! Вывозили людей автобусами, выгоняли их! У нас тут четыре женщины лежачих. Так я двух на себе несла прямо из огня.

Надежда вытирает слезы. Ей тяжело говорить. Она говорит, что в какой-то момент дыма стало так много, что было уже не видно дома.

― Я смотрю и ничего не вижу. Люди бегают, все горит, животные кричат. А куда бежать? Все в дыму. Пожарные приехали, золотые ребята. Потом армия, спецназ какой-то. Все тушили. Пережили как-то. А теперь вот людям где-то жить надо. Все хотят компенсаций по 300 тысяч. Скорее всего, тут никто жить не останется. У многих в Северодонецке квартиры были. Продадут, добавят денег и купят побольше.

Но есть в поселке и те, у кого квартир нет, а дома сгорели. Чтобы получить помощь от государства, нужны документы на дом, а их нет.

― Да, там целый пакет документов нужен. Все кинулись: то свидетельства нет, то паспорта БТИ, то еще чего. У нас ни одного человека нет, чтоб все документы были. Эти люди тут в хатах жили по 50 лет, кто ж думал, что документы понадобятся?

Надежда предлагает проехать по поселку и посмотреть на несколько улиц, где дома сгорели полностью. Садимся в машину, едем по центральной улице до памятника погибшим во Второй мировой войне жителям поселка и сельсовета, сворачиваем вправо. Дальше дома у леса. Деревья черные, без листьев, вокруг них выгорела даже земля. От домов остались только угли и кое-где стены, на которые вытекло расплавившееся, как карамель, стекло. Люди больше тут не живут и вряд ли вернутся. Некоторых поселили в общежитие в Северодонецке, кто-то временно переехал к родственникам в другие поселки. Есть и те, кто все еще надеется починить свой дом.

Чуть дальше по дороге живет Лена. У нее был большой дом, свое поле, коровы, свиньи. Во дворе стоит большой трактор, а рядом еще один — поменьше, от которого остался обгоревший руль и кусок крыши. Лена перекладывает горелые кирпичи. Соседние дома сгорели полностью.

― Здравствуйте, — кричу я с дороги. — Ваш трактор? Целый остался.

― Добрый день, ― говорит Лена, ― да нет, это не мой. Соседи перегнали. А мой вот — сгорел. Тут у меня еще сеялки и разная техника — к нам соседи привезли, чтобы у них с участков не украли на металл. Там же все сгорело, никто сейчас не живет, за добром присмотреть некому.

Мужу Лены удалось уговорить пожарных проехать сквозь огонь и дым и потушить дом.

― Это все муж спас. Стоял, кофту на голову натянул, дышать же нечем, и все вот так из шланга заливал, чтоб огонь от соседей не перекинулся на нас. Так нам повезло — только сено сгорело. А я самое важное взяла — собаку, и побежала к ставку. У людей дома полностью сгорели. Но они уже все уехали в центр села, дома там купили у дачников. Тут уже ничего не спасешь. А мы только крышу поменяли.

Хоть сама Лена не пострадала, сгорел дом ее матери. Пару дней назад они вместе собрали все нужные документы и подали заявление, чтобы получить от государства 300 тысяч гривен.

― Мы сдавали документы на «экологические» вот эти 20 тысяч гривен. Но там нужна справка от врача, которую он выдал в течение трех дней после пожара. Хорошо, что мне правда плохо было и я к врачу сходила сразу. Так я хоть их получу. А люди откуда знали, что надо идти в поликлинику? Тут как бы вся жизнь сгорела, не до больницы было. Сами гляньте: там по дороге, за тополем живет бабушка, у нее ничего не осталось, так она в гараже спит.

Бабушка, которая «спит в гараже», — это Людмила Лапенко. Она живет в последнем доме по улице Луговой. Точнее, живет в гараже, потому что дом и все, что было во дворе, сгорело. С ней в гараже живут дочь и внучка Женя. Все соседние дома сгорели. Мы заходим во двор: забора нет, целые только гараж и сарай. В сарае нет дверей. Вся семья перебирает какие-то овощи. Здороваемся.

― Добрый день. Как ваши дела... — спрашиваю я женщину и понимаю, насколько глупо звучит мой вопрос.

― Ну, об этом можно даже не спрашивать. Нам все время обещают-обещают-обещают, уже второй месяц. А дела у нас... Да вы сами вокруг посмотрите.

Вокруг смотреть особо не на что. От дома осталась гора обугленных кирпичей, во дворе валяются обгоревшие вещи, по ним лазят одинаковые кошки — кажется, их девять или даже больше. Внучка Людмилы Женя одета в старое пальто, сапоги, спортивные штаны, на голове у нее капюшон от худи. Она единственная в семье, кто улыбается.

― Ребят, да мы спим в гараже! Хотите покажу наш лухари отель?

Мы идем в гараж, Женя открывает дверь. В гараже висят веревки, на которых сохнут вещи, на земле стоят три раскладушки, вокруг них банки с консервацией, кастрюли, еще какой-то хлам. Между двумя раскладушками — огромная кастрюля с кашей для котов. В углу гаража небольшая каменная дровяная печь. На ней еще одна кастрюля, в ней пюре.

― Мальчики, ну вы дверь-то закрывайте, все тепло сейчас выйдет. У нас и так крыша дырявая.

Женя показывает на потолок, там зияют дыры:

― Мы, чтобы не капал дождь, клеенку постелили, оно, конечно, стало суше, но не теплее. Вот так мы тут живем. Поставили раскладушку, поддоны, там чуть-чуть матрасов волонтеры дали. Спать же надо где-то. Ну, короче, вы хотите это сфотографировать? Не надо, прошу вас. Чтобы все увидели, как мы в говне живем? Хуже, чем животные.

Мама Жени Алена тоже стыдится гаража.

― Жили вот с котами с коровкой, с поросятками. Ну, со всем хозяйством, — говорит Алена. — И вдруг так. Не дай бог. Да все уже продали, допродаем что осталось. Убрали уже мусор. Буквально вчера только закончили. Очень грустное зрелище. Было со всеми удобствами, видите: отопление, водичка в доме, все как положено. Тридцать лет тут живем. Жили. Прожили. Все, конец и камень на могиле.

На Алене безразмерная куртка, шарф и галоши. Говорит, все это привезли волонтеры.

― Все у нас теперь чужое, все такое неродное, неудобное. Ни постели, ни полотенца, ни ложки, ни чашки. Сесть некуда, не то что там куда-то лечь в кровать. Но я молюсь на волонтеров. Мы не думали, что столько у нас добрых неравнодушных людей. Этого не передашь. Когда ты вдруг выходишь из дому, выскакиваешь, и вот ты в чем есть, что на тебе и что в карманах — это все, что у тебя осталось. Возвращаться некуда. Не то что трусов нет, полотенца нет руки вытереть…

Женя вскрикивает и убегает куда-то за груду золы. Через пару секунд возвращается с керамической рыбкой. Такие раньше стояли в каждом серванте. Женя гордо держит синюю рыбу в руках:

― Вот она — единственная целая вещь, такая родная, знакомая. И пока ты не переживешь это все, этот огонь, боль и все, что мы пережили, это просто невозможно понять.

Спрашиваю, почему женщины не уедут отсюда, ведь власть предлагала переселить погорельцев в общежития.

― Так просто ты ничего не бросишь, не уедешь отсюда. Ты жил тут, хозяйство у тебя, — отвечает Людмила, — ко всему прирос абсолютно. К этим котам, им же ж тоже надо лад дать. Что теперь делать? Зимовать тоже в этой жопе не очень вариант. Все боятся уехать и не получить эту компенсацию. Требуют много документов, которых просто нет.

Людмила просит Моргунова удалить все фотографии, «чтобы в Киеве не думали, что на Донбассе плохо живут». Но потом сдается и разрешает оставить.

― Все, нечего тут фотографировать, вон по улице проедьте — там еще хуже.

― Куда уж хуже, ― вздыхает внучка Женя.

Мы садимся в машину и едем дальше, асфальта уже нет, только грунтовка. Вдоль дороги — сгоревшие дома. Во дворе одного из них женщина и четверо мужчин вытягивают из уцелевшего погреба картошку. Останавливаемся, выходим из машины, спрашиваем, можно ли сфотографировать дом. Женщина отмахивается:

― Знаете что? У меня муж был. Операция. Двадцать тысяч отдай. Потом у меня желчный пузырь вырезали. Пятнадцать тысяч отдай. Потом мать умерла. А потом все сгорело. А я в долгах. Простите, хлопчики, не до вас. Мне сейчас надо картошку вывезти, машину вот заказала. Времени нет. Знаете, как это все описать коротко? Легко: сгорело все нах*й.

Мы фотографируем несколько обгоревших домом и едем дальше. Впереди поселок Боброво, который совсем не пострадал от пожара, а за ним Вороново. Там сгорел каждый второй дом.

Вороново

Вороново — это поселок под Северодонецком. Чтобы доехать сюда из Муратово, нужно пересечь лес. Раньше, до 1950 года, Северодонецк назывался Лесхимстрой. Чтобы хоть как-то сбалансировать построенные заводы, Советский Союз тут активно высаживал хвойные леса. Так и получилось, что город окружен посадками из елей и сосен, они же все время и горят во время летних пожаров. В три часа дня в ноябре на Донбассе уже начинает смеркаться. Нужно спешить, чтобы сфотографировать несколько домов. Фотограф Сергей Моргунов просит водителя остановить машину.

Мы выходим и понимаем, что весь лес до горизонта усеян костями животных. На земле под соснами лежат ребра, тазы, черепа, куски коровьей кожи. Видны лошадиные зубы, свиные пятачки, мелкие куриные ноги. Все это — обгорелые кости животных из соседних сел. Часть из них убежали из дворов, спасаясь от огня, а некоторых, которые сгорели прямо в селах, привезли уже потом. В лесу, несмотря на ноябрь, летают мухи и очень воняет. До Вороново отсюда не больше двух километров. Мы делаем несколько фотографий и едем в поселок, который пострадал сильнее всего.

На въезде в село сразу несколько обгорелых улиц. У одного из домов стоит мужчина. Он курит и смотрит на руины дома. Выходим поговорить. Мужчина представляется Анатолием. У него сгорело все, кроме летнего флигеля.

― Я бы тут и не жил, так у меня мать. Ей 97 лет. Было несколько инсультов, вот, смотрю за ней. Куда ж денешься. Были у меня коровки, курочки. Сена заготовил. Так сидели вечером, я матери что-то рассказывал. А тут чую: дымом несет. Я на двор, а там — зарево красное. Я быстро мать на руки и понес по улице, дальше от огня. Потом вернулся, взял всякое барахло, одежду, постельное и в огород. Хорошо, что мой земельный участок дальше от леса. Так я все узлом завязал и отнес на огород. Сам вернулся сюда, все горит, дымит, шифер взрывается. И тут бабах! Кусок шифера огненным шаром отлетел и как раз на мой огород. Все барахло, что я вынес, сгорело.

Анатолию повезло, остался флигель, в нем он теперь и живет. Он советует проехать дальше по улице — там сгорели все дома. На пересечении нескольких выгоревших улиц стоит один целый дом. Во дворе толпа народа: четверо детей, двое мужчин, несколько женщин. Мужчины рубят дрова, женщины и дети носят. Подъезжаем ко двору.

― Здравствуйте, ― говорю я, ― а ваш дом целый остался?

― Куда? Всему п*здец, ― отвечает один из мужчин, ― наши дома сгорели, а тут… Нас солдатик пустил пожить. Он пока в Чугуеве служит. Так у нас целая коммуна. Я — Миша, а это мой брат Сергей. Живем тут с внуками. Да вы проходите, посмотрите, как мы тут живем.

Во дворе дома груды кирпичей, ворот нет, повсюду на земле валяются дрова. Два паренька лет тринадцати с измазанными золой лицами бегают друг за другом. Рядом с кучей дров стоят две девочки. Это Полина и Света, им 7 и 11 лет. Брат их дедушки Миша и позвал нас. Он снимает кепку и вытирает лоб:

― Нас три человека: зять, я и племянник. Дети… это мои внуки. Нам вообще не разрешается пилить дрова, — говорит Миша. — Мы поехали наворовали. Топить же надо чем-то? Надо. А чем, если все наши дома сгорели со всем добром?

― Да вышка бахнула газовая. Ну, так говорят, — добавляет Сергей. — У нас же тут насосная станция качает газ в лесу. Говорят, она и взорвалась. И как пошел огонь, от нее прямо на нас. Это же американцы добывают сланцевый газ, вот на нас и ставят эксперименты.

Сергей уверен: власть взрыв вышки замалчивает, а чтобы скрыть правду, кто-то поджег еще несколько сел. В отличие от многих других, Сергей выбегал из горящего дома с документами. Это привычка с войны — все документы должны быть под рукой и в одном месте. Когда село загорелось, Сергей сел в машину, чтобы уехать от огня. Пока он заводил авто, ему позвонила жена Миши.

― И тут раз, телефон у меня зазвонил. Я поднимаю трубку, а это жена Миши говорит: «Сережа, конец, мы горим». А я в ответ ей говорю: «Мы тоже». И все, связь прервалась.

Чуть позже Сергей встретил Мишу на машине и узнал, что его жена сгорела.

― Я понял, что пожар, вытолкал ее из дома, — рассказывает Миша. — Сам побежал машину заводить. А она зачем-то побежала за документами в дом. Вернулась, короче. Все. И я уехал за ворота, думал, что она убежала. Я кричал сквозь дым: «Люба, беги». Я орал, срывал горло, надеялся, что она где-то за двором. А потом понял: она в доме. Я только крикнул «Люба!», и тут крыша обвалилась и все засыпало горящими балками. Я смотрел, как она горит. Живьем, понимаете, горит заживо. И только глотал воздух. Потом уже все потухло, спустя два дня. Я три дня рылся руками в золе. На третий день какие-то косточки откопал. Похоронили.

У Миши сгорели все документы, чтобы их восстановить, он каждый день ездит в Северодонецк. За полтора месяца Миша успел сделать паспорт, права, документы на дом. Не успел только получить удостоверение охотника. Раньше он стрелял птиц и зайцев в лесу. Кроме Мишиной жены, погибла еще одна женщина — соседка Сергея.

― Там в одном доме две женщины было, — рассказывает Сергей. — Одна лежачая — баба Зина, а одна такая ростом не очень большая, худая. Увидела, что все полыхает, а как она Зину вытянет? Она выбежала на огород, а там бочка какая-то с водой стояла — и она в эту бочку прыгнула, чтобы самой не сгореть. А Зина сгорела. Вы же понимаете, тут была стена дыма. Все горело, люди бежали. Многие босиком. А пожарных ни одного не было. Люди уже им говорили, что едьте, тушите. А они: «Нам приказа не было».

Миша, Сергей и их семьи живут за счет волонтеров. Раз в неделю Миша ездит в Северодонецк, там в Ледовом дворце организовали штаб для пострадавших от пожара. Но Миша штабом не очень доволен.

― Нам очень много людей помогают. Из Харькова, из бандерщины откуда-то, из-под Донецкой области много привозят вещей. Харчи, сосисок только что навезли. А наша власть? Хоть бы символически еду привезли. Так нет же! В штабе в Ледовом дворце раз в неделю дают пакетик. Вещей там нет. Мне, например, туфли нужны были, так моего размера нет.

Пока мы разговариваем, дети во дворе продолжают носить напиленные дрова. Среди них две девочки — внучки Сергея Света и Полина.

Они периодически выбегают из двора и носятся по обгорелым руинам соседних домов, играют в догонялки. Миша жалуется, что даже на них одежда от волонтеров.

― Я думал, что государство все даст. А не дали ничего. Вот, шифер я закупил, балки купил, шлакоблок. Буду чинить свой дом. Осталось еще 15 тысяч насобирать, а дальше дело быстрое — два окна поставить, дверь и накрыть это все шифером. Потом печку сложу и буду жить, как раньше.

На улице темнеет, пора возвращаться в Северодонецк. Одна из женщин просит подкинуть ее до города. Это дочь Сергея, она в доме не живет, в Северодонецке у нее квартира. По дороге объясняет, почему не забирает отца.

― Я его после пожара привезла в квартиру, говорю: живи, он четыре дня маялся, а потом утром сбежал сюда, в село. Сказал: «Не могу я в этих четырех стенах сидеть, буду помирать — так лучше на своей земле». Теперь пытается дом отстроить. А то, что государство не помогает, даже за погибших животных денег не дали — так это неудивительно. У нас на людей всем наплевать, что уже говорить о каких-то там коровах? Пусть дохнут.