Шестнадцать лет назад погиб журналист Александр Кривенко. Мы перепечатываем его статью «Маргинальная моя Украина» 1993 года, которая до сих пор актуальна

Шестнадцать лет назад, 9 апреля 2003 года, в автокатастрофе под Киевом погиб украинский журналист, публицист, политический и общественный деятель Александр Кривенко. Он был главным редактором львовских газет «Поступ» и «Post-Поступ», журнала «Політика і культура» и «Телевизионной службы новостей» на телеканале «1+1». В 2002 году он основал информационный проект «Громадське радіо». В конце 80-х Кривенко участвовал в создании общественных организаций «Товариство Лева» и «Мемориал», был делегатом Учредительного съезда Народного Руха Украины. Большую часть его творческого наследия составляют статьи и эссе. В память об Александре Кривенко theБабель перепечатывает одну из самых известных его статей — «Маргинальная моя Украина», написанную в 1993 году для газеты «Поступ» и до сих пор актуальную.

В этой статье, как никогда, боюсь остаться непонятым. Поэтому попробую детально расшифровать упрощенную символику ассоциации.

Пусть печатают те, кто умеет читать между строк. Пусть поймут те, кто привык трактовать печатное слово как окончательную истину. Здесь написано не откровение, несмотря на всю откровенность, а лишь предчувствие правды.

Не люблю нынешнюю Украину. И не только сегодняшнюю, насквозь материальную, то есть данную в объективной реальности, страну — плод бесхребетной и тупой посткоммунистической элиты и рагульской массы.

Невозможно любить не только клерков-хапуг, но и неподкупных патриотов, которые понимают patria как старую деву в вышиванке и кондовом венке или как микроцефала с налитыми кровью глазами при слове «москаль» или «жид».

Невозможно любить Украину мистическую — компиляцию языческих верований, героических традиций и сентиментальных извержений. «Заунывные песни моей Родины», как метко определил это состояние сознания Шевченко.

«Заунывно» быть в конце XX века сечевым стрельцом. Вульгарно петь, что «ми тую червону калину піднімемо», если куст этой калины знаешь только по картинке в букваре.

Править тризну по умершим от голода 33-го в Оперном театре — жлобство. В театре надо слушать оперу, потому что любое театральное сооружение служит в первую очередь для зрелищ.

Мои родители пухли от голода в 33-м, а тысячи галичан, которые демонстрировали свой траур в годовщину Голодомора, о голоде знают лишь то, что он был. И то, что Сталин его спровоцировал. Для одних важно то, что они не сдохли, для других — то, что они получили престижное приглашение на торжество по тем, кто сдох.

Я не могу любить мистически-героическую Украину с ее кредо «пан или пропал».

Когда-то мои предки — простодушные уроженцы востока — перешли Батыю дорогу в Европу, не думая, насколько это целесообразно.

Принципиальные украинцы спасли европейцев ценой собственной жизни, свободы и, в конце концов, своего места в Европе. А хитренький галичанин Данило согнулся перед Батыем и построил державу, от которой пошла современная Украина.

В конце концов, необязательно заглядывать в глубь веков. Поэт Стус ценой собственной жизни подтвердил непокорность несуществующей нации, а в то время известный поэт ценой лизоблюдства способствовал формированию этой нации.

Имена собственные в данном контексте — не самоцель. Это скорее поучительный пример для тех, кто испытывает только гордость или радость от принадлежности к украинскому народу.

Господь покарал тяжко — повелел родиться украинцем в Украине. Эта мысль не нова. Подобное писали Пантелеймон Кулиш и Иван Франко. Я не пытаюсь стать в ряд с ними. Мы все и без того в одном ряду.

Быть украинцем — это покаяние. Любить покаяние — значит быть мазохистом.

Этого чуда хватает в нашем краю — от банальных проявлений слащавости в виде пения патриотических песен за рюмкой до более изысканных форм массового маразма вроде возрождения казачества (хорошо, хоть немцев-тевтонцев не возрождают).

Синдром мазохизма разлился повсюду — от дедушек в костюмах сечевых стрельцов на улицах Львова до жителей Новограда-Волынского, где в кафе водку можно закусить только сырниками и ничем другим.

Можно быть счастливым, тяжко каясь. Такими везунчиками, кажется, были первые христиане. Хотя по сравнению с сомнениями и страданиями самого Христа их одержимость выглядит слишком по-украински.

Моральный императив «пан или пропал» придумали еще наши предки только для того, чтобы закамуфлировать неизбежный исход коллизий украинского бытия — конечно же, пропал. А перспектива стать паном — утешение вроде царства небесного, в которое все верят, но мало кто надеется увидеть.

Наконец, о какой Украине можно говорить в конце XX века? Природные условия и окружающая среда после всех экспериментов изменились настолько, что сравнивать их даже с недалеким прошлым рискованно. Материальное производство, этика отношений, система верований претерпели кардинальные изменения.

Украинский генотип после всех этноцидов, с Чернобылем вместе, изменился, пожалуй, и на молекулярном уровне.

На смену традиционной крестьянской этнической общности приходит современное урбанистическое политическое единство.

Вишневых садов осталось мало, хрущей нет вообще, чуб оселедцем уже давно не является признаком принадлежности к определенной социальной касте, чернобровые любятся с москалями, турка воевать не надо.

Сегодняшняя Украина похожа на прежнюю, воспитанную воображением, примерно так же, как сегодняшняя Франция — на королевство какого-то Людовика. Любят ли французы Францию, я сомневаюсь, особенно желтокожие или чернокожие выходцы из бывших колоний. Интересно, выросло ли бы их национальное сознание от публичного ношения кем-то мушкетерских костюмов или уличных песнопений про Тристана и Изольду?

Любить мифическую Украину легко в состоянии юношеского максимализма. Стоит же статус одержимого героя мимоходом изменить на статус рядового гречкосея, как изменится шкала ценностей.

Любовь к абстрактной страждущей Украине уступает место привязанности (может, и любви) к конкретному ландшафту, городу, квартире, детям, кулинарным изделиям, сигаретам, соседям, приятелям, автомобилю и так далее. Не случайно именно гречкосеи всегда строили государство, оставляя героям погибать за его создание.

Не мною сказано, что в одну реку войти дважды тяжеловато. Можно, конечно, попробовать возродить кобзарскую традицию, но тогда выпускникам консерватории надо выкалывать глаза. Оно, конечно, несложно, вот только нужно ли?

Можно вспомнить традиции Ивана Гонты и резать ляхов (жидов, москалей) ради построения Украинского государства. Вот только как быть с тем фактом, что эти ляхи (жиды, москали) являются гражданами уже существующего государства?

Если сегодня кто-то кричит «Украина для украинцев», то ему следовало бы уточнить — для политических украинцев.

Потому что этнических украинцев осталось, пожалуй, человек сорок, учитывая все кровосмешение со времен половецких.

Если отстаивать идею этнической Украины, то надо прежде всего отказаться от колонизированных украинцами Донбасса, Крыма, южных степей, Слобожанщины, части Буковины, а про Кубань и Зеленый Клин вообще следует забыть.

Почему-то ни один из бескомпромиссных апологетов формирования нации и государства на этническом принципе подобные мнения не высказывает. Опасаясь, видимо, за свое реноме правоверного националиста.

Между тем и национализм — как средство обрести национальное государство — после декабря 1991 года нуждается в переосмыслении. Сегодня актуально не отвоевывание государства как такового, а его защита — политическая, военная, экономическая, культурная, социальная, экологическая. Защита не только от России, но и от Запада. Защита как укрепление, развитие, обогащение.

Должна идти речь не о вынужденной агрессивности порабощенной нации, а об органической агрессивности государственной нации. Не о национализме, а о чем-то ближе к шовинизму. Украинская культура и духовность, украинское интеллектуальное и материальное богатство должны вмешаться в сложившуюся иерархию мировых авторитетов.

Юнцы, которые кричат «Украина для украинцев», напоминают мне дедушек на дискотеке.

Люди с молодой кровью мыслят иначе — «Мир для Украины».

«Сравняемся с вами, ребята», — думаю я, глядя на американцев или немцев. Имеем уже вдоволь маргинальной, забыченной, узколобой Украины. Я люблю другую.